Крики. Хрип. Толпа. Свет…
Коул закрывает глаза, и из горла вырывается крик. Но в следующую секунду – тишина.
Он медленно отрывает от глаз руки. На земле перед ним – тело. Маленькое. Худое. Детское.
Коул делает шаг назад, задыхаясь. Он видит его лицо. Заплаканное. Изуродованное страхом.
Это он.
Он убил… себя?
Тело вздрагивает, рот раскрывается, и мёртвый Коул шепчет:
– Ты всё ещё жив…
Он захлёбывается тьмой.
И просыпается…»
Темнота камеры давит, грудь поднимается в рваных вдохах. Сон. Это был всего лишь сон. Но внутри всё ещё липкий ужас, а запах крови не исчезает, даже если начать смывать её до боли горячей водой. Коул садится на постели и, пока никто не видит, стирает слёзы с мокрых щёк, жмётся в самый дальний угол кровати и обнимает колени.
На протяжении чёртовых трёх лет он не спит. Днями, неделями, месяцами. Кажется, этот замкнутый круг никогда… вообще никогда не закончится. Закрывает глаза – и снова там. Там, куда бы с большим удовольствием никогда не возвращался. Тело дрожит от усталости, но он не может позволить себе отключиться. Сон – это слабость. А слабость убивает. И от этого внутри растёт гнев. Он мучительно медленно разрывает изнутри. Коул раздражён, резок, вспыхивает с полуслова. Каждый резкий звук заставляет его сжимать кулаки. Если кто-то смотрит слишком долго – он готов ударить. Если кто-то подходит слишком близко – отталкивает.
Он больше не боится. Он зол. Ведь страх – это слабость. И если он не избавится от неё…, то она сожрёт его изнутри. Он стискивает зубы до хруста, тело напряжено, пальцы сжаты в кулаки, а внутри пульсирует неутихающая ярость. Глубоко внутри всё ещё звучат крики, шёпотом тянутся предсмертные хрипы, и даже затхлый запах камеры не может смыть этот липкий, приторный запах крови. Он не чувствует холода, не ощущает усталости – только пустоту, которая разрастается с каждым днём. С каждым мгновением, когда он закрывает глаза и снова оказывается там. Там, где детские тела падают в песок, где их глаза застывают в немом ужасе, а дыхание обрывается. Там, где страх делает тебя жертвой, а слабость – мёртвым.
Он больше не боится. Он не имеет права бояться.
Злость душит, не давая ни кричать, ни рвать, ни бить. Внутренний зверь, которого он сам вырастил, требует выхода, но выхода нет. Все вокруг продолжают жить. Людям нет до него дела, они не смотрят в его сторону, не замечают их затравленные взгляды. Им не понять. Они не были там. Они не сражались, не видели, как рушатся последние остатки человечности. Коул сжимает руки так, что ногти врезаются в ладони. Боль помогает. Боль напоминает, что он ещё здесь. Пока что.
Сбоку скрипит кровать, но он не поворачивает голову. Он знает, кто это. Знает, что сейчас услышит.
– Опять не спал?
Голос звучит ровно, без осуждения, но внутри него скрыто понимание. Коул молчит.
– Так