Ванильная смерть. Любовь Андреевна Левшинова

Плейлист из Баха, Вивальди, Рея Чарльза. Читаешь Бредбери, Пруста, Кафку. – Она закатила глаза, Гриша нахмурился. Фамилии произнесла без ошибок. Ну, надо же. – Отчаянно боишься быть не таким, как все. – Выстрелила Эмма замечанием ему прямо в висок. Громов напрягся. Интуитивно улавливал правду в ее словах. Эмма не была человеком, чьему мнению он доверял, но червячок сомнения все же начал проедать селезенку. – Легко закатывать глаза и быть оппозиционером, когда есть позиция. – Эмма развела руками. Смотрела на него, откровенно смеясь. – Можешь сказать за это спасибо мне. – Едко усмехнулась она. – Именно на моем фоне ты кажешься умным, загадочным, но на деле… типичный дединсайд. – Ее губки фыркнули, носик сморщился. – Ты холоден с друзьями, строишь вокруг себя стену. Зачем?

      Активный допрос превратился в распекание. Громов смотрел на нее ровно, виду не подавал – она попала в точку. Задела его. Тот самый триггер. То, о чем сам Гриша думал последние дни после разговора в ресторане. То, как отреагировал резко на вопрос Вероники о семье. Он никому не открывался, не привязывался к людям. Они могли также, как мама, а затем как отец, уйти. Но откуда у пустоголовой такая наблюдательность?

      – Я нахожусь за этой стеной. – Эмма опустила взгляд и погасила улыбку. – И поверь мне, – помещение охладело от ее тона, – оно того не стоит. – Эмма посмотрела на Гришу серьезно, взросло. Будто на секунду перестала быть поверхностной куклой. – Все мы стараемся быть кем-то. – Усмешка снова вскарабкалась на ее губы, улегшись, как влитая. – И ты в том числе.

      Громову не нравилось то, что он понимал смысл слов Эммы. Он и правда был снобом. Казалось всегда, что люди с забором вокруг сердца выглядят иначе. Как Арсений Барс. Плюют на правила, портят жизнь другим и не думают о последствиях. Как та, кто маму сломала. Гриша так отчаянно пытался от этого убежать, что упал на другую чашу весов.

      Осознание это ему не понравилось, по коже побежали мурашки. Это значило… он ничем не лучше? Может, такой же, как раз потому, что не открыто, как Барсы, а в тайне ставил себя выше других? Закатывал глаза, осуждал? Это не могло быть правдой. Но это было.

      Гриша спрятал от Эммы свой пораженный взгляд, начал изучать прожилки на мраморном полу. Нет. Поэтому Эмма к нему цеплялась? Видела себя в нем на другом конце меридиана?

      О, разумеется, Гриша был умнее. Но в плане человечности… неужели сам не заметил, как начал превращаться в высокомерную тварь?

      Читал, учился, образовывался, старался. И приплыл: «Не звонит, а звонит». Чем он лучше Эммы? Она не знала значения слова «холокост», а он был тем, кто открыто над этим смеялся. Не был равнодушен, учтив, безразличен или доброжелателен. Он – как она. Только с мозгами. Вопрос только, почему и правда Гриша решил, что никто ему не ровня?

      В неожиданном откровении гардеробной Громов осознал, что на всех смотрит свысока. Ладно, святая троица. Даже на новых друзей.

      Умную, интересную Веронику проверяет на принадлежность к московским фифам, удивляется тому, что Андреев читал «Парфюмера». К лучшему другу относится снисходительно! И почему?