Пятка коснулась чего-то ледяного; нагнувшись, он обнаружил, что вместе с сумкой вытащил из-под сиденья небольшой предмет. Включать свет в кабине не понадобилось – Туомас узнал бы свой армейский «Гербер» на ощупь из сотни ему подобных. Его снова прошиб холодный пот при виде нового неопровержимого доказательства правоты Найджела.
Но, возможно, британец подобрал нож после схватки, когда Туомаса увезли в больницу? Мозг отчаянно цеплялся за последнюю тончайшую логическую нить.
В половину двенадцатого, заглушив двигатель, Туомас выбрался наружу, постоял немного перед трейлером, вдохнул и резко распахнул дверь. В следующий миг он швырнул внутрь сумку и отпрянул, сраженный запахом тухлятины и рвоты. Он продолжал стоять голышом на пороге, пока не замерз окончательно; вдохнул еще раз и еще, словно надеясь скопить немного чистого воздуха в легких, забрался внутрь и решительно задвинул защелку.
В фургоне стоял полумрак; через маленькие окошки проникало слишком мало света. Туомас передвигался медленно и осторожно, тщательно высматривая битые стекла. Он нашел в раковине будильник, поставил так, чтобы видеть из любого угла трейлера, и начал прибираться, складывая мусор, кости, обрывки одежды и самые крупные осколки в одну большую кучу посреди развороченной душевой кабины. Когда легкие уже было лопались от натуги, он заставил себя вдохнуть – и едва не бросился наружу от мерзостной вони, хлынувшей в нос.
Чем ближе к полуночи, тем чаще Туомас поглядывал на треснувший циферблат. Он не верил, что «карета станет тыквой» по русской присказке; фраза была аллюзией на сказку о Золушке, для которой в полночь все хорошее тоже обычно заканчивалось. Он не верил, но поймал себя на том, что смотрит на будильник почти неотрывно.
Десять минут до двенадцати. Туомас прислушался к ощущениям, но тело ничем не выдало грядущих перемен и казалось совершенно здоровым.
Пять минут. Он на всякий случай отошел подальше от набитой стеклом душевой и прикрыл болтавшуюся на одной петле дверцу.
До полуночи оставалось две с половиной минуты, когда тело пронзила боль, схожая с зубной, – такая же острая и невыносимая. Его кости вырывало из суставов и ломало без намека на анестезию. Он рухнул на колени, теряя равновесие, и тут спину выгнуло дугой с такой силой, что из глаз покатились слезы. Послышался треск, и Туомас понял, что это лопается его кожа.
Его разбудил нещадно бивший в глаза солнечный луч. Туомас лежал на полу среди груды обломков. Он хотел встать, чтобы прикрыть жалюзи, но тело ему не повиновалось. Боль пробивала каждый сустав, жажда раздирала