– Вы здесь только за этим? Ну, чтобы я позвонил?
– Нет. Но подумал, что у вас может возникнуть желание сделать звонок, – Седой провел пальцем по шестеренкам, пересчитывая. – Хотя даже он ничего не изменит. Мир продержится недолго. Рано или поздно американская зараза доберется и до нас. Подавляющее большинство тех, кто орут, призывая уничтожить андроидов, сами будут уничтожены. Но у вас есть шанс спастись. Если согласитесь принять участие в проекте.
– И что за проект?
Глеб не собирался соглашаться. Он слышал про Америку, но Америка была далеко.
– Сеть автономных поселений с высоким уровнем защиты. Теоретический резерв.
– Чего?
– Людей. Понимаете, молодой человек, любой Апокалипсис заканчивается одинаково: на смену старому миру приходит новый. Однако и его придется кем-то заселять. И лучше заранее подготовить… рассаду.
Седой позволил себе улыбнуться, но Глебу не было смешно. Он вдруг понял, что все это серьезно и куда серьезнее, чем происходящее на площади и вообще в Анклаве.
– И почему я?
– Лотерея, – ответил Седой. – Просто повезло.
Лежа в землянке в обнимку с винтовкой, Глеб думал о везении и о том, хватит ли его на возвращение в поселок. Знобило. Зудела под повязкой рука.
Оживали воспоминания.
Тогда Седой пропал на пару лет, и Глеб уже начал думать, что примерещился ему тот разговор. И только мир, медленно сходивший с ума, не позволял окончательно поверить в собственное Глеба безумие.
А потом, когда паника вплотную подобралась к городу, Глебу пришло письмо. Белый конверт с логотипом «Формики» и типовой бланк-приказ явиться на пункт сбора. Глеб и явился.
Пешком шел. Наверное, единственный, кто направлялся к центру, а не от центра. Витебск бился в агонии. Кипели яростью пробки и гудели машины машины. Витрины щерились недовыбитыми стеклянными зубами. Спешили люди, волокли мешки и чемоданы. А одна тетка в ситцевом платье и бигудях толкала садовую тачку, доверху груженую пакетами с крупой. За теткой поспешал тощий мужичонка с сумкой-тележкой в одной руке и газетой в другой. Мимо Глеба он прошел на полусогнутых и газетой же заслонившись. Из разбитого окна неслась музыка, а на проспекте Фрунзе горел пятиэтажный дом. Пламя деловито облизывала стены, сквозь разломы в крыше выкатывались клубы едкого дыма. Они сползали на асфальт и зависали над землей бурым душным покрывалом. А люди слишком спешили, чтобы обходить ядовитое облако. Они ныряли, зажимая носы и закрывая рты носовыми платками.
Площадь Победы, зажатая меж двумя мертвыми артериями транспортных магистралей, встретила гулом и вонью задымленного, издыхающего города. А вот фонтаны работали. Струи воды выплетали узоры, мигала подсветка, и безумный старик в черном фраке играл на скрипке.
Хорошо играл.
Рядом стояла девушка в подвенечном платье. Слушала. И пилила вены. Смычок-скальпель. Скальпель-смычок. Синхронное скольжение и розовая вода в каменных чашах.
Эхо