Кабан слушал. Разглядывал Глеба. Не торопился добивать. Глеб очень медленно поднял пистолет. Рука дрожала. Долбанная правая целая рука дрожала!
– Подойди, подойди…
Выстрел только один. Если в глаз, то… глаза махонькие, не попасть. И говорят, что эти суки живучие. Говорят, что успеют и с пулей в башке порвать. Говорят, что стадо, сбегаясь, живьем жрет.
Живьем страшно.
Секач сделал шажок. Он шел, как балерина на сольную партию. А Глеб медлил.
Ближе. Еще немного. И еще. Мучиться, если что, недолго: кровушка быстро вытечет, а там уже, в отключке, пускай жрут. Если сумеют!
Этот выстрел был тихим. И следующий тоже. Пули рвали воздух и с влажными шлепками входили в кабанью тушу. А он все шел и шел. И никак не мог дойти. А когда дошел – рухнул, придавливая Глеба щетинистым загривком.
В загривке торчал белый клык, наполовину вросший в жир.
И Глеб, дотянувшись до клыка, отключился.
Гайто сидело под корнями. Гайто слушало. Земля гудела. Сначала так, а потом иначе. И когда гудение стихло, гайто раздвинуло шторки скорлупы, выпуская пучки тончайших нитей. На них тотчас налипла пыльца и круглые, неудобные молекулы запаха. Гайто содрогнулось, привыкая. Но вот одна из нитей нащупала нерв корня и, пробив плотную пектиновую оболочку, вошла в клетку.
Теперь гайто видело больше.
Тепло и тело. Два тепла и два тела. И еще много вокруг. Одно тепло большое и гаснет. Второе – тоже гаснет, но еще не совсем. От него по земле разбегаются едва уловимые волны вибрации, значит, оно еще живо. Как и другие. А если есть другие, то «живо» – недолго.
Жаль. Частота вибраций и температура укладывались в диапазон, соответствующих идеальному носителю. И гайто подтолкнуло глупые корешки в нужную сторону. Там уже пролилось много еды, а будет еще больше. И если успеть, если подобрать все до капельки, то хватит и дереву, и гайто.
Дерево – плохой носитель. Медленный.
Много-живых-вместе сходились, но не решались приблизиться. Гайто чуяло их сомнения и резкую вонь большой вещи, которая лежала рядом с малым теплом. На одном из уровней памяти осталась заметка соответствия вони профилю носителя.
Зов долетел издалека.
Сначала он был настолько слаб, что разбился о плотную кору сосны. Но следующая волна, прокатившаяся по поляне, добралась до нежной сердцевины дерева. И уже оттуда протянулась вверх, а затем эхом откатилось к корням. Зов пульсировал в древесных соках, отравляя сладость свежей глюкозы. Он рвал мембраны, и клетки расползались жижицей.
Гайто еле-еле успело захлопнуть шторки. Оборванная нить посылала болевые сигналы, а снаружи дождевыми каплями стучал голос:
– Иди-иди-иди.
И те, другие, которые снаружи, которые не могли слышать так же хорошо, как слышал гайто, пошли. И вообще все-все-все вокруг пошли. И только деревья остались, потому что пока не умели ходить.
Страшно.
Последняя