Разговоры ее касались только прочитанных книг, а книги эти были большею частью по истории искусства и культуры.
Она его, наверно, знала, потому что он постоянно увлекался, говорил много и страстно, откровенно высказывался.
Она никогда не возражала и не соглашалась, и ее длинные глаза были опущены на бесконечную полосу вышивания.
Она отлично вышивала гладью и золотом – у него даже сохранилась одна из этих работ – копия старинной флорентийской вышивки XIV века.
Она сама предложила ему этот подарок.
Это было в один теплый весенний вечер.
Он часто сопровождал ее на острова. Она любила сама править, и у нее был хорошенький высокий шарабан с парой лошадей в английской упряжи.
Эти поездки тоже очень не нравились его родителям, да и он их не особенно любил.
Они ездили почти всегда молча – и это его сердило. Он даже демонстративно начинал разговаривать с грумом, сидящим позади их.
Тот вечер был какой-то лиловый.
Было жарко. На островах каталась и гуляла масса публики.
Он сам не понимал, почему молчание Вари раздражало его, раздражал запах ее духов, ее спокойное, сегодня как-то особенно похорошевшее лицо, даже близость ее была тяжела.
Он не выдержал молчания и сказал первую попавшуюся фразу:
– Как эти автомобили отравляют воздух своим бензином.
Она слегка улыбнулась.
Он вдруг обиделся.
– Почему вы смеетесь надо мной? – спросил он резко. – И о чем вы думаете?
Это было в первый раз, что он задал ей вопрос о ней самой.
Она посмотрела на него пристально, прямо в глаза, приостановив даже лошадей.
– Что с вами? – спросила она совершенно спокойно.
Он промолчал. Почему? Ведь он хотел говорить!
Он хотел сказать, что желает, требует, чтобы она сказала ему, что она такое, кто она, как она чувствует, что думает, что любит и как относится к миру Божьему и к нему, Ремину, что его раздражало всегда, а сегодня мучает ее молчание, а к улыбке ее он просто придрался, как придрался бы ко всякому выражению ее лица в эту минуту.
Ему казалось, что она прячется за какую-то стеклянную стену, и это было несносно.
Ведь все внешние чувства ее он отлично понимал.
Он без ее просьбы подавал ей шаль, закрывал или брал книгу и отвечал на незаданные вопросы. Да, он ничего не ответил, и, помолчав, они стали обмениваться незначащими замечаниями о встречных лицах.
Высаживая его на набережной у Аптекарского переулка, где он всегда сходил, чтобы идти домой на Конюшенную, она вдруг спокойно сказала:
– Вы на меня не сердитесь, Алексей Петрович. Я вас очень ценю. Ту полосу, что я вышиваю, я подарю вам. Хотите?
– Я страшно польщен, Варвара Анисимовна, – сказал он насмешливо, уже не сдерживая своей злости.
Она так же спокойно пожелала ему покойной ночи и, тронув лошадей, поехала по набережной.
Он посмотрел ей вслед.
Огромный желтый месяц стоял низко на