– То есть ты отказываешься?
Дрогнувшей бровью он, конечно, выдал себя. В серьезном разговоре – я знал – у него не дрогнул бы ни единый мускул. Он поджал губы, осознав свой промах, и рассмеялся. Через секунду прорвало и меня. После Элиот еще раз попытался принять все тот же отстраненно-холодный вид, и мы снова покатились со смеху.
Смех еще звенел в воздухе, когда он удалился вниз. Я опустился в кресло у великолепного белоснежного рояля и мечтательно поглаживал стяжки на велюровых подлокотниках, пытаясь угадать, что же меня ждет. С первого этажа доносились лишь приглушенные голоса прислуги да пение граммофона.
Музыка становилась громче с каждым моим шагом по лестнице. Зная, что нарушаю просьбу Элиота, я также знал, что природа не одарила меня добродетелью терпения. Все же я не хотел застать друга совсем врасплох, поэтому на нижней ступени окликнул:
– Ну ты где, Ленни?
В этот самый момент массивная входная дверь впустила Освальда, Найджела и Винсенту – в пальто и в муфтах, припорошенных снегом. Элиот уставился на меня с полураскрытым от возмущения ртом.
Все они тем не менее не растерялись и хором крикнули: «С днем рождения!» И бах! бах! – грохнули хлопушки. Под дождем из конфетти друзья набросились на меня с объятиями и разрумянили мне щеки поцелуями.
– Келси, я ведь велел тебе оставаться наверху!
Элиот смахнул с моих волос остатки конфетти, хотя этот жест больше походил на шуточный подзатыльник.
– Да ты куда-то пропал! – отшатнулся я и сам провел рукой по волосам, зачесывая их назад.
– Я просто спрашивал, будет ли Софи.
– Нет, увы, – грустно улыбнулась Винсента, – ее не будет. Но она передала подарок!
Пожилой камердинер Жак с почтением принял из рук Винсенты две розовые коробочки, украшенные белыми атласными бантами, – от нее самой и от Софи. Лакеи Луи и Лео складывали прочие подарки на золотистую багажную платформу. Камеристка Мари взяла у Винсенты муфту, Лина сняла с нее пальто и шаль, Луиз поправила бант и розы на пышном низком русом пучке. Еще одна девушка, Леа, помогла Освальду отцепить цветочную брошь с лацкана пальто и протереть запотевшие от резкого тепла очки. За Найджелом поухаживать никому не удалось: он сунул шарф в рукав и сам повесил куртку на рогатую вешалку.
– Я сегодня снова шел мимо катка, – сказал он, поправляя взлохмаченные кудри у зеркала. – Подумал, что было бы здорово покататься вместе.
– Чур, я в ботинках, потому что на коньках точно упаду, – усмехнулся Освальд.
– Ос, ты и в ботинках упадешь.
– И то верно.
– Я не шучу. У всех ведь есть коньки?
– Не знаю, как остальные, но лично я сегодня пытаюсь их не отбросить, – раздалось из-за наших спин.
Все замолкли и обернулись. В дверях стоял Валентин, чуть румяный от холода.
– Что?