ГЕРБЕРТ. Я был в России в тысяча девятьсот двадцатом году. Это была картина колоссального непоправимого краха. И знаешь, что на меня произвело самое большое впечатление?
УИЛЬЯМ Что?
ГЕРБЕРТ. Это театры. С ними было все как прежде. Великолепные костюмы, декорации, оркестр. Дирижер во фраке и белом галстуке. Я слышал Шаляпина в «Хованщине» и «Севильском цирюльнике». Но выходишь на улицу – и вокруг эта непроглядная тьма. Там были ужасные бытовые условия, а мне нужна была утренняя ванна, ежедневная газета, сытный завтрак. Из России я уехал разочарованным. Бесконечные разговоры, там, где требовалось действие, – колебания, апатия, напыщенные декларации, неискренность, вялость. Знаешь, какой главный закон русской жизни? Ничего не надо делать, Бог за тебя все сделает.
УИЛЬЯМ. Да, русским нужно поменьше искусства и побольше порядка. А ты же, кажется, и с Лениным встречался?
ГЕРБЕРТ. Да, но мы друг друга не поняли. Я спрашивал, как он представляет себе будущее России, а он меня спрашивал, почему в Англии не начинается социалистическая революция. А кстати, какая в твоей секретной миссии была кличка у Ленина? Вы же всем даете клички.
УИЛЬЯМ. Ленин – Дэвис, Керенский – Лэйн, Троцкий – Коул, британское правительство – Эйр энд Компани.
ГЕРБЕРТ. Ленин – Дэвис. Оригинально. Мы, англичане, все-таки парадоксальный народ. Одновременно и прогрессивный, и очень консервативный, охраняющий старые традиции. Чтобы мы начали все заново – да никогда. У нас прямо с тобой русский день сегодня. Это мы еще о русской литературе не разговаривали. Ну это в следующий раз.
Уильям встает и наливает им обоим еще вина. Пауза в разговоре. Герберт разглядывает подаренную Уильямом книгу.
Ты по-прежнему работаешь только четыре часа в день?
УИЛЬЯМ. Почти четыре. Если Чарльз Дарвин работал ежедневно не больше трех часов и сумел за это время совершить революцию в естествознании, то с какой стати я, который ничего не хочет изменить, должен трудиться больше.
ГЕРБЕРТ (продолжая разглядывать книгу). А новые пьесы будут?
УИЛЬЯМ (после некоторой паузы). Это, вероятно, моя последняя пьеса.
ГЕРБЕРТ. Почему? Ты, кажется, любишь писать пьесы.
УИЛЬЯМ. Это очень хлопотно, особенно когда ее начинают ставить. Директора театров – прирожденные идиоты. У режиссера свое мнение о постановке, актеры между собой ругаются за роли. Особенно актрисы. Одна актриса написала мне записку, что если я не уговорю режиссера отдать ей главную женскую роль, она покончит с собой. В общем, осточертел мне этот театральный бизнес.
ГЕРБЕРТ. И что актриса?
УИЛЬЯМ. Какая?
ГЕРБЕРТ Ну которая хотела покончить с собой?
УИЛЬЯМ. Слава богу, все живы, даже без главной женской роли. На репетициях меня раздражала получасовая