– Без меня беги.
Кони у ворот ярились, напуганные звоном и криками. Не раз и не два каждый из них бывал в бою, но то под седоками. Без твердой же руки они обезумели.
Крапива в последний раз взглянула на отца, а тот, будто предвидя что-то, закричал:
– Стой, дура!
Но Крапива неслась к стойлу. Она подхватила оброненный кем-то серп, шарахнула кинувшегося наперерез шляха и рубанула кожаный ремешок, что удерживал самого крупного жеребца. Тот встал на дыбы и бешено заржал. Серп застрял в жерди, но конь, почуяв свободу, ударил копытами, и та разлетелась в щепки, освобождая весь табун.
Уж и до того была суматоха, но теперь, когда перепуганные скакуны носились меж домов, началось неслыханное. Одно к счастью: бой и впрямь прекратился, ведь под копытами погибнуть не хотелось никому.
Гнедая лошадь крупом задела девку, и та отлетела к частоколу. Голова мотнулась из стороны в сторону, по затылку что-то глухо стукнуло, и мир поплыл у Крапивы перед глазами. Тяпенки словно дымом заволокло: уголья, пыль, крики, ржание – все смешалось в одно.
Вот засвистел шляховский вождь, тщась утихомирить животных, ухватил жеребца за повод, но тот, разрезанный надвое, выскользнул из ладони. Наконец конь признал седока. Не унялся, да и слушаться не спешил, но держался рядом с вождем, и тот вскочил в седло, стиснул заместо уздечки длинную гриву. А дальше случилось страшное: вождь направил жеребца аккурат на княжича. Хороший конь нипочем человека не обидел бы, но степные скакуны супротив хозяев ничего сделать не могли. Конь встал на дыбы и забил в воздухе копытами. Княжич махнул мечом, но лишь разозлил жеребца, и тот ударил его по голове. Влас закатил глаза и начал оседать, но вождь крепкой рукой ухватил его за загривок и втянул в седло, уложив поперек. Меч сразу уткнулся в беззащитное горло, а вождь прорычал:
– Вашэго княжича ищитэ в стэпи! Мертвым!
И направил жеребца к воротам. Те так и остались настежь по старинному обычаю: коли чужак в доме, запирать двери не моги.
Жеребец призывно заржал, и прочие кони устремились к нему, подбирая седоков. И то, что шляхи уезжали, не взяв дани, было едва ли не страшнее, чем если бы разграбили деревню. Ибо значило это, что вернутся они вдругорядь, очистившись под лунным светом для большой битвы. И живых после нее не останется.
Крапива сидела у ворот, глядя, как проносятся мимо лошадиные ноги. Один из коней замедлился, с его седла спрыгнул человек и приблизился к травознайке:
– Крапива? Живая?
Девица с трудом подняла отяжелевшие веки. Перед нею на корточках сидел Шатай.
– Не знаю, – ответила она.
Он усмехнулся:
– Живая!
Хотел вернуться в седло, но девица, ошалев от собственной наглости, взмолилась:
– Возьми меня с собой!
– Тэбя?
– Возьми, забери отсюда! Жизни здесь нет и не было никогда! Умоляю, увези меня в степь! Что хочешь сделаю!
– Что хочу?
Шлях, верно, растерялся. С