– Я не убивала Сахарова, – бормочу я, понимая, что этот факт, кажется, никого не волнует.
– Следствие установит, убивали или нет. Но пока вы – единственная подозреваемая. Поэтому посидите в изоляторе, для вашей же сохранности.
Новое упоминание об изоляторе не проходит бесследно. Фантазия слишком живо рисует картинки безжизненных серых стен, наручников, решётки. Я испуганно ёжусь. Так, словно в тёплой комнате вдруг похолодало.
– Кстати, – не унимается Прокопьев. – Перед началом обыска я предлагаю вам добровольно выдать всё, имеющее отношение к убийству: оружие, или предметы, использованные в качестве него, вещи Сахарова, тело последнего или его части…
У меня определённо слишком хорошая фантазия – это не хвастовство. В моем случае это больше минус, чем плюс. Едва успеваю снова унестись в душевую, чтобы склониться над раковиной. Прокопьев не останавливает меня, лишь издевательски посмеивается. Кажется, моё состояние его радует.
Желудок пуст, но я ведь успела напиться воды, и теперь меня рвёт уже ею. Из глаз снова катятся слёзы, но это от злости на ситуацию. Вытираю их рукавом. От платья пахнет дымом кальяна, Миланиными духами и одним из пролитых коктейлей. Боюсь представить, чем в таком случае пахну я сама. Упираюсь ладонями в бортик раковины.
Отражение в зеркале на этот раз выглядит ещё хуже. Тушь теперь не только потекла, но и размазалась по правой скуле чёрной полосой. Веснушки на бледном лице кажутся ярче обычного. Искусанные губы опухли, а волосы, в которые я от нервов то и дело запускала пальцы, напоминают воронье гнездо. На руке до сих пор приклеен ярко-оранжевый браслет ночного клуба. Кажется, я могу понять, почему Алекс сделал вид, что такое пугало он видит впервые.
Но ведь если я спрошу, могу ли принять душ, Прокопьев не разрешит? Мне ведь даже позвонить никому толком не дали. И я теперь, получается, в таком виде буду до самого изолятора? И поеду туда в вечернем платье? Я мало знаю о том, какие там порядки, но в то, что едва приеду, мне дадут привести себя в подобающий вид, как-то не верится.
Коротко и решительно выдохнув, захлопываю дверь душевой. С треском изо всех сил поворачиваю защёлку. Кажется, это первый раз, когда я под давлением обстоятельств решаюсь нарушить правила.
– Валерия Игоревна, откройте дверь. Любое ваше действие сейчас может быть расценено, как уничтожение улик или попытка побега! – сурово заявляет Прокопьев, но за меня вступается кто-то из следственной группы. Голос очень похож на голос Алекса, но, возможно, я обманываю себя и романтизирую того, кого не следует:
– Игорь Владимирович, оставьте девушку в покое. Душ всё равно уже осмотрели, и улик там нет, а через сливное отверстие она вряд ли куда-то сбежит.
Кем бы ни был внезапный спаситель, я ему благодарна. Прокопьев с ворчанием отступает от двери и тут же отвлекается на чей-то оклик. Кажется, они снова что-то изымают и опечатывают. Не важно. Абстрагируюсь,