«Делайте всё сами тогда, господа при власти», – бесповоротно решил он для себя и ушёл в полночную тень от бледной Луны, превратился в незаметного городского обывателя. Он не Дон Кихот, он не хрестоматийный мечтатель, не борец с собственными иллюзиями, застывшими химерами, он не придумывал себе рыцарский мир. Если была минимальная возможность, он самоотверженно и, надо признать, успешно боролся за конкретное правое дело против конкретных системных людей, а не со сложившейся системой, не с нагрянувшим временем в целом ради пресловутого самоудовлетворения или самоутверждения.
Он умел, как никто, соизмерять свои реальные, а не декламируемые на всех городских углах способности. Он буквально понимал все нюансы многоликого существования. Для него важно было сделать само дело, в этом он был непревзойдённым. Если дело завершено, он прятался за своим талантливым письменным столом, этим предметом роскоши, как считал один оригинальный литературный персонаж, становясь обычным, отстранённым от текущей горным ручьём карьерной борьбы академическим червём. Сидя, скажем, в метро, люди видят перед собой множество таких же, как они, простых затравленных мещан. И кому в такой ситуации придёт в голову, что вот этот напротив моложавый, в джинсах и футболке, с рюкзачком и есть если не тазик обычного гения, то уж кастрюля редкого таланта точно. «Чудно всё завелось теперь на свете: хоть бы народ-то уж был видный, а то худенький, тоненький – как его узнаешь, кто он?» Как понять? Как разглядеть что-то важное в том, кто скромно молчит и ни на кого не смотрит? Пролетарий, одним словом, или (что ещё страшнее) вымирающий интеллигент – птерозавр, который когда-то куда-то летал-летал, летал-летал, активно размахивая огромными нескладными крыльями, и долетался в конце концов, бедолага. Почему для некоторых категорий людей не придумали свою Красную книгу и не защищают их законодательно всем мировым, плохо