– Послушайте, товарищ надзиратель, – взмолился Алексей. – Меня осудили по ложному доносу. Я ни в чем не виноват. Я могу это доказать.
Надзиратель посмотрел на него равнодушным взглядом.
– Все так говорят, – ответил он, отворачиваясь. – Иди работай.
– Но ведь это ошибка! Вы должны разобраться!
– У нас тут все разбираются, – процедил надзиратель сквозь зубы.
В другой раз, стоя на поверке, Алексей увидел проходящего мимо начальника лагеря, крупного, надменного мужчину в начищенных сапогах.
– Товарищ начальник! – крикнул Алексей, выбегая из строя. – Позвольте обратиться!
Начальник остановился и посмотрел на него с презрением.
– Что такое?
– Меня осудили по ошибке! Я прошу вас разобраться!
Начальник усмехнулся.
– Ошибки не бывает, товарищ заключенный. Если ты здесь, значит, ты виновен.
– Но у меня есть доказательства! Я могу доказать свою невиновность!
– Доказывать будешь на лесоповале, – отрезал начальник. – А сейчас – на место! И чтобы я больше не видел, что ты выходишь из строя.
После нескольких безуспешных попыток доказать свою невиновность, Алексей начал понимать, что все его усилия тщетны. Система была безжалостна и беспринципна. Она не слушала доводов, не принимала оправданий, не знала милосердия. Она была как огромная, бездушная машина, которая перемалывала человеческие судьбы, не обращая внимания на их страдания.
Однажды, сидя на нарах, он услышал разговор двух старых зеков.
– Думаешь, правды добьешься? – спросил один.
– Пытался, – ответил другой. – Только себе хуже сделал. Здесь правды нет.
Он чувствовал себя песчинкой в огромной, бездушной машине, перемалывающей человеческие судьбы. Он был один на один с несправедливостью, с холодом, с голодом, с изнурительным трудом, с постоянным страхом.
Но самое страшное – это отчаяние. Оно медленно, но верно разъедало его душу, лишая его надежды, веры, желания жить. Он часто думал о Нине, об Ирочке, представлял, как они живут без него, как им тяжело. Его сердце разрывалось от боли и жалости к ним.
Он боялся, что они забудут его, что он исчезнет из их жизни, как будто его никогда и не было. Он мечтал о том, чтобы хоть раз увидеть их, обнять, сказать, как сильно он их любит.
Иногда, ночью, он плакал в подушку, заглушая рыдания, чтобы не услышали соседи по бараку. Он стыдился своей слабости, но ничего не мог с собой поделать. Боль была слишком сильной, отчаяние – слишком глубоким.
Он чувствовал себя виноватым перед Ниной и Ирочкой. Виноватым за то, что не смог защитить их, за то, что позволил этой подлой системе разрушить их жизнь. Он корил себя за то, что когда-то вступил в спор с Федором, за то, что не был осторожнее, за то, что вообще жил.
Он мечтал о смерти, о том, чтобы все это поскорее закончилось. Но что-то удерживало его от последнего шага. Какая-то