Юлий Сабин, принявший имя Цезаря, преследуемый после поражения, расстался с друзьями, уволил рабов, поджег свой дом, в котором, как считалось, он погиб, и удалился в глубину пещеры, сопровождаемый лишь двумя вольноотпущенниками, верность которых он знал. Эпонина, его жена, обессмертившая свое супружеское благочестие, предалась жесточайшему отчаянию, и вспышки ее горя еще больше убедили ее в том, что мужа больше не существует: она хотела расстаться с жизнью, которая была для нее лишь бременем. Через несколько дней Сабинус тайно сообщил ей о месте своего отступления. Эта мужественная галла, сохраняя видимость горя, способного рассеять все подозрения, разделила добровольный плен мужа, постепенно удалилась от мира и, наконец, на несколько лет похоронила себя с предметом, который один придавал ценность ее жизни.
В глубине этой мрачной пещеры, без всякой помощи, она родила двоих детей; но, то ли благодаря предательству, то ли по неосторожности, убежище этой несчастной семьи было наконец обнаружено; они предстали перед Веспасианом. При виде их он пролил слезы и готов был уступить благородным и трогательным мольбам Эпонины. Нравы эпохи, политика того времени, тревоги сената и советы Муциана заставили его принести жалость в жертву государственным велениям; он отправил этих прославленных преступников на дыбу и помиловал только их детей. Эпонина вновь обрела гордость, когда потеряла надежду. Узнай, Веспасиан, – сказала она, – что, выполняя свои обязанности и продлевая дни твоей жертвы, я много лет наслаждалась во мраке пещеры счастьем, которого никогда не принесет тебе блеск трона». Слава сопровождала его на эшафот; стыд и раскаяние остались с императором во дворце.
Этот акт жестокости, который мораль осуждала, а политика тщетно пыталась оправдать, был единственным пятном на этом славном царствовании.
Веспасиан, родившийся в век, когда пролитие крови воспринималось без эмоций, всегда проявлял гуманность, чуткость и даже великодушие по отношению к своим врагам. Он не выносил пыток; гордость высшего положения не изменила простоты его нравов; его одежда была скромной, стол – экономным; приветливый и популярный, он легко позволял обращаться к себе и смешивался в общественных банях с толпой. Он пресекал роскошь и был постоянным врагом мягкости. Однажды к нему пришел надушенный молодой офицер: «Я бы предпочел, чтобы от вас пахло чесноком, а не бензином», – сказал он.
Рим был обязан ему великолепными памятниками и огромным амфитеатром; лучшие законы были