– Хоть бы дюжина, мне решительно все равно, – сказал мистер Флинтуинч, по тону которого можно было заключить, что их, пожалуй, и больше, – хоть бы пятьдесят; все они скажут: «Слышать не хочу этот вздор, не желаю». Я заставлю их сказать это, хоть бы они не хотели.
– Что же я вам сделала, злобный человек? – спросила строго миссис Флинтуинч.
– Что сделали? – ответил Флинтуинч. – Накинулись на меня.
– Вы хотите сказать: упрекнула вас…
– Не навязывайте мне слов, которых я вовсе не хотел сказать, – возразил Иеремия, цепляясь за своеобразное выражение с непонятным упорством. – Я сказал: накинулись на меня.
– Я упрекнула вас, – начала она снова, – в том…
– Слышать не хочу! – крикнул Иеремия. – Накинулись на меня.
– Ну хорошо, я накинулась на вас, нелепый человек, – Иеремия хихикнул от удовольствия, заставив ее повторить это выражение, – за то, что вы без нужды были откровенны с Артуром сегодня утром. Я вправе считать это почти обманом доверия. Вы не хотели этого…
– Не принимаю! – перебил несговорчивый Иеремия. – Я хотел этого.
– Кажется, мне придется предоставить вам одному говорить, – возразила она после непродолжительного молчания, в котором чувствовалась гроза. – Бесполезно обращаться к грубому упрямому старику, который задался мыслью не слушать меня.
– И этого не принимаю, – сказал Иеремия. – Я не задавался такой мыслью. Я сказал, что хотел этого. Желаете вы знать, почему я хотел этого, вы, грубая и упрямая старуха?
– В конце концов, вы только повторяете мои слова, – сказала она, подавляя негодование. – Да!
– Вот почему. Потому что вы не оправдали отца в глазах сына, а вы должны были сделать это; потому что, прежде чем рассердиться за себя, за себя, которая…
– Остановитесь, Флинтуинч, – воскликнула она изменившимся голосом, – или можете зайти слишком далеко!
Старик, по-видимому, и сам сообразил это. Снова наступило молчание; наконец он заговорил уже гораздо мягче:
– Я начал объяснять вам почему. Прежде чем вступиться за себя, вы должны были вступиться за отца Артура. За отца Артура! Я служил дяде отца Артура в этом доме, когда отец Артура значил не многим больше меня, когда его карман был беднее моего, а дядино наследство было так же далеко от него, как от меня. Он голодал в гостиной, я голодал на кухне – вот главная разница в нашем тогдашнем положении; несколько крутых ступенек, и только. Я никогда не был привязан к нему – ни в те времена, ни позднее. Это была овца, нерешительная, бесхарактерная овца, запуганная с детства своей сиротской жизнью. И когда он ввел в этот дом вас, свою жену, выбранную для него дядей, я с первого взгляда увидел (вы тогда были очень красивой женщиной), кто из вас будет господином. С тех пор вы стояли на своих ногах. Стойте и теперь на своих ногах. Не опирайтесь