– А у меня совсем погас огонь, – сказал Кленнэм, – вы же… – Он хотел сказать «так легко одеты», но остановился, подумав, что это может показаться намеком на ее бедность, и сказал: – А погода такая холодная.
Подвинув кресло поближе к каминной решетке, он усадил ее, принес дров и угля и затопил камин.
– Ваши ноги совсем закоченели, дитя! – сказал он, случайно дотронувшись до них, в то время как стоял на коленях и раздувал огонь. – Придвиньте их поближе к огню.
Крошка Доррит торопливо поблагодарила его:
– Теперь тепло, очень тепло.
У него защемило сердце, когда она прятала свои худые изношенные башмаки.
Крошка Доррит не стыдилась своих изношенных башмаков. Он знал ее положение, и ей нечего было стыдиться. Крошке Доррит пришло в голову, что он может осудить ее отца, если увидит их, может подумать: «Как мог он обедать сегодня – и отпустить это маленькое создание почти босым на холодную улицу?» Она не считала подобные мысли справедливыми, но знала по опыту, что они приходят иногда в голову людям. В ее глазах они усугубляли несчастье отца.
– Прежде всего, – начала Крошка Доррит, сидя перед огнем и снова устремив взор на лицо Кленнэма, взгляд которого, полный участия, сострадания и покровительства, скрывал в себе какую-то тайну, решительно недоступную для нее, – могу я сказать вам несколько слов, сэр?
– Да, дитя мое!
Легкая тень промелькнула по ее лицу: она несколько огорчилась, что он так часто называет ее дитем. К ее удивлению, он не только заметил это, но и обратил внимание на ее грусть, так как сказал совершенно откровенно:
– Я не мог придумать другого ласкового слова. Так как вы только что назвали себя тем именем, которым вас называют у моей матери, и так как оно всегда приходит мне в голову, когда я думаю о вас, то позвольте мне называть вас Крошкой Доррит.
– Благодарю вас, сэр, это имя нравится мне больше всякого другого.
– Крошка Доррит.
– Маленькая мама, – повторила Мэгги (которая совсем было заснула).
– Это одно и то же, Мэгги, – возразила Доррит, – совершенно одно и то же.
– Одно и то же, мама?
– Одно и то же.
Мэгги засмеялась и тотчас затем захрапела. Для глаз и ушей Крошки Доррит эта неуклюжая фигура и неизящные звуки казались очень милыми. Лицо ее светилось гордостью, когда она снова встретилась глазами с серьезным загорелым человеком. Она спросила себя, что он думал, когда глядел на нее и на Мэгги. Ей пришло в голову, каким бы он был добрым отцом с таким взглядом, как бы он ласкал и лелеял свою дочь.
– Я хотела сказать вам, сэр, – сказала Крошка Доррит, – что мой брат выпущен на свободу.
Артур был очень рад слышать это и выразил надежду, что освобождение послужит ему на пользу.
– И я хотела сказать вам, сэр, – продолжала Крошка Доррит дрожащим голосом и сотрясаясь всем