Сидевшие там всё время ёрзали на горячем песке и размахивали руками, безуспешно отбиваясь от огненного града. Так собаки в летний зной то чешутся, донимаемые кусачими мухами и оводами, то вертятся, пытаясь словить слепня зубами. Сколько ни глядел я, знакомых лиц не увидел, но заметил, что у них у всех на шее висели мешочки или кошельки разного цвета и с различными изображениями. Каждый взирал на свой кошель и не мог оторваться, как коза от свежей травки. У одного на ярко-жёлтом мешочке красовался синий лев на задних лапах, герб рода Джанфильяцци; у другого кроваво-красная сума была отмечена фигурой гуся, белого, как сметана, – эмблемой семьи Убриаки. Наконец один из них, тот, у которого на голубеньком кошельке виднелось изображение дебелой свиньи, не отрывая взора от своего сокровища, заговорил, не переставая махать руками и подпрыгивать:
– Откуда ты взялся в этой дыре? Проваливай: нечего тут делать живому. Ну, уж раз ты здесь, так знай: я был из рода Скровиньи. Вернёшься на землю – передай: дорогой соседушка мой Виталиано скоро рядом сядет, для него заготовлено местечко. Без него мне скучно, я тут один падуанец среди флорентийских отбросов! Все уши мне прожужжали своим: «Приходи, вожак, приноси кошель с тремя козлорогими![2]» Это они поджидают предводителя своего, Джованни Буйамонте.
Произнеся эту ахинею, падуанец скроил рожу и высунул язык, как бычок, когда облизывает сопливые ноздри. Я поспешил прочь от компании ростовщиков. Наставник уже, должно быть, ожидал моего возвращения.
В самом деле: я застал его сидящим на хребте поганого змея. Завидев меня, он сказал:
– Ну, мой мальчик, теперь готовься. Наберись мужества. Отсюда вниз можно сойти только вот по такой лесенке. Садись-ка впереди меня, чтобы не пристукнуло тебя хвостом.
При этих словах меня прошиб озноб, как от гнилой лихорадки, и едва не отнялись ноги. Но твёрдый взгляд вожатого устыдил меня. Собравшись с духом, я влез на широченную чешуйчатую спину зверя. Мне хотелось одного: прижаться к наставнику, спрятаться в его объятиях, но голос мой пресёкся, я не мог вымолвить ни слова. Он сам подхватил меня, крепко обнял, прижал к себе и крикнул нашему необыкновенному извозчику:
– Трогай, Герион! Да смотри спускайся пологими кругами! Помни, кого везёшь!
Как корабль отваливает от берега, так зверочеловек плавно отчалил от каменистого края обрыва. Развернувшись в воздухе, он двинул хвостом подобно угрю, удирающему от выдры, загрёб воздух лапами и понёсся по спирали вниз.
Думаю, что такого страха не испытывал и Фаэтон, когда, выпустив вожжи и опаляя небо, полетел с небес на землю, да и бедняга Икар, когда почувствовал, что на спине его плавится воск и отваливается оперение. Невозможно передать ужас падения в пустоту: ничего кругом, не за что уцепиться ни рукам, ни взору. Только маячит впереди спина зверя, низвергающегося в тёмную пропасть. Только ветер бьёт откуда-то снизу, залепляя глаза и уши.
Но вот я