– Иван Никитич, а вы, и правда, здесь? – воскликнул Самойлов. – Мне по дороге дважды доложили, что вы арестованы за убийство голубятника Карпухина. Я пригрозил сплетникам психиатрической лечебницей. И вдруг застаю вас в участке!
– Я не арестован! – замахал руками Иван Никитич. – Я к Карпухину по делу зашел, да и нашел его… вы, верно, уже знаете.
– Господин Купря практикуется в даче письменных свидетельских показаний, – подтвердил пристав, пряча в усах ухмылку. – Мы вот как раз только закончили.
– И я к вам по делу Карпухина, – Самойлов деловито подсел к столу, достал из саквояжа мелко исписанный лист и положил его перед приставом. – Только я в который уже раз должен напомнить: я не полицейский доктор. Анатомировать вашего покойника я не стану. Понимаю, что другой мертвецкой, кроме как у меня, в городе нет, и везти убиенных вам более некуда. Но ведь у меня и живых болящих полно. Расследовать мне некогда. Впрочем, в случае с Карпухиным, полагаю, все очевидно. Если вам угодно знать причину смерти, то это перелом шейных позвонков. Очевидно, в результате падения со значительной высоты. Других подозрительных примет я не обнаружил: ни синяков, ни ссадин. Лишь те, что могли сопутствовать падению.
– Был ли он пьян? Как полагаете?
– С большой вероятностью, хотя кровь его на пробу я не брал. Но некоторый запах присутствует, надо признать.
– Так и запишем, – пристав снова склонился над бумагами.
– Что ж, земля ему пухом, – проговорил Иван Никитич, теребя поля шляпы, которую, покидая кабинет, собирался было уже водрузить на голову.
– Mors omnibus communis, – отозвался доктор. – Смерть – общий удел. Однако же я кое-что нашел. Скажите, Иван Никитич, вы помните, как лежал Карпухин, когда вы его обнаружили?
– Он лежал лицом вниз. Голова была свернута на бок совершенно неестественным манером. Ноги… точно не припомню, но кажется, слегка раскинуты и согнуты, как и ожидаешь увидеть у упавшего человека. А вот рука! Я запомнил его руку. Она была выброшена вперед, словно в последнем призыве о помощи. Он, должно быть, кормил своих птиц, потому что повсюду были зерна. И это равнодушное солнце. Кажется, что в такую минуту непременно должен идти дождь.
– А вторая рука? – деловито поинтересовался Лев Аркадьевич, не поддавшись трагическому настроению.
– Вторая рука… право, не припоминаю. Пожалуй, она была подмята под телом, была снизу, так что я не видел ее.
– Я так и думал! – воскликнул доктор, достал