Иван Никитич прошагал по улицам Черезболотинска, преисполнившись злой решимости. По счастью, идти было недалеко, встречных людей было мало, никто не показывал на него пальцем, не шарахался от мнимого убийцы и камнем в него не метил. Может, не прочли еще утренней газеты или не знали оклеветанного писателя в лицо? Петр Анисимович встретил Купрю в дверях:
– Ах, любезнейший Иван Никитич! Какое нелепое происшествие! Какое прискорбное недопонимание между представителями прессы и органами власти!
– Это, Петр Анисимович, это… знаете, что такое?! – Иван Никитич поднял кулак со смятым газетным листком. Он чувствовал, что вполне успел по дроге к газетчику вскипятить свой гнев до необходимого градуса. – Это называется клевета, и я намерен подать на вас в суд!
– Голубчик, ну что вы! Как можно! – засуетился Петр Анисимович. – Я ведь и сам к вам идти собирался. Прощения просить – поверите ли? – на коленях. Да вот что-то подумал, не будет ли дождя. Вы, наверняка, не помните, но у нас и в прошлом, и в позапрошлом годах в этот самый день лил сильнейший дождь. Я как вспомнил об этом, так с полдороги воротился за зонтом. Собирался снова выходить, а тут как раз вы на пороге. Что же, вы, как я вижу, зонта с собой не брали? Напрасно, дорогой Иван Никитич! Да что же мы с вами в дверях стоим? Пройдите хоть в комнаты. Разрешите мне, драгоценный Иван Никитич, вас чаем напоить. Аграфена Кирилловна, супруга моя, чудо какие пироги печет. С вишневым вареньем. А, может, и коньячку желаете? Я почти уверен, что у меня бутылочка прекрасного Шустовского припасена с последнего моего визита в Петербург.
Иван Никитич постоял немного в дверях с оскорбленным видом, но потом великодушно позволил увлечь себя в столовую, где, действительно, чудесным образом, сразу появились и вишневый пирог, и бутылка коньяку.
– А, может, чашечку кофею желаете? Так мы мигом. Аграфена Кирилловна моя сама кофе не пьет: ей наш доктор Лев Аркадьевич не рекомендует. Сердце, говорит, слабое. Но варит кофе она изумительно. Вы должны непременно попробовать.
– Вы мне, любезный Петр Анисимович, зубы кофеечком не заговаривайте, – промолвил строго Иван Никитич, но тут же засомневался, правильно ли будет так сказать, и исправился: – Не заливайте мне зубы кофеечком.
«Нет, «вы мне не заливайте» – это все-таки совсем другое, нежели «не заговаривайте мне зубы». Эх, тяжело писателю в споре, – отметил про себя Иван Никитич. – Чуть неуклюжее что-нибудь ляпнешь, так сразу сам собой недоволен, и все – нету куража».
Он от души опрокинул рюмку, вздохнул, хлопнул смятым газетным листком по белой крахмальной скатерти и спросил, уже без возмущения, а только лишь сокрушаясь:
– Как же это так, Петр Анисимович? Заклеймили неповинного.