– Говорят мати ему везде мерещится. Поди, свихнулся. Переживи-ка тако горе. Он к ней намыкавшись вернулся, а она над собой снасильничала. А твоя –то матикак? Всё коптит?
– Коптит. Нонече опять всю ночь бродила. Пенсию получила, дак.
– Значит, опять душу отводит?
– Отводит, целый день двери в растворе.
– Что и мужики ходят, али с бабами празднуют?
–Дак, мужики-то уж все ейные на кладбище. Вдвоём с Цыганкой. Дома хоть топор вешай.
– А что и Соберикран помер?
– Не слыхала, что помер. В лес бегала, дак, на свинарник заглянула, он там прижился. Симке в помощниках: и сторож, и повар. Всех голубей поел. Крысоловок наставил. Симка говорит, что крыс наваломсейгод, поросяток маленьких заедают, свиньям уши отъедают.
– В лес-то не зря бегала, набрала чего?
– Черники, да грибов. Тётке Наташке оставила. Она с внучками сидит, да и видит плохо. Бает: «Катаракта».
–Ну, да хватит, ужо! –тётка собрала в пучок разворошённые волосы. – Чай, не совсем завшивилась? Садись, похлебай картовничка. Эвон на печи. Сама-то нальешь?
– Не. Я у Окулихи котлету рыбную ела, из свежей щуки. Сын рыбы нанёс, дак она всю на котлеты пустила. Пойду.
– Куды теперь?
– Домой. Может мать заснула.
– Койды пойдёшь, не мимо почты? Может, отнесёшь Зойке моей трояк, обещала ей оногдысь отдать да, добежать нековды.
– Дак, зайду.
Люське около тридцати лет, получившая прозвище по наследству от матери, сама никогда не курила и не пила. Люди постарше, помнят её ещё в рассудке. До четвертого класса Люська ходила в школу, и даже училась хорошо, пока мать-пьяница её не испортила. Что уж случилось на самом деле, теперь никто и не скажет. Только Люську, вдруг, начали бить припадки. И жизнь для девки закончилась. Врачи её полечили, поизучали и, назначив пожизненную пенсию, вернули непутёвой матери. С тех пор, с утра до вечера Люська ходила по деревне от порога к порогу, в неизменно белом, наглухо повязанном платке: летом – в ситцевом, зимой – в ситцевом под шерстяным. Но представить себе Люську без платка уже никто не мог. Однажды ближе к осени, неизвестно по какой причине, девка явилась деревенским простоволосой. Остриженные под каре волосы, видимо местной парикмахершей, были зачёсаны и прихвачены на затылке широкой гребёнкой, а на лице над молочно белой шеей красовалась, выжженная солнцем, бронзовая маска грустного мима, с небесно – синим и потерянным взглядом. Она даже не поняла, почему в этот день взгляды всех встречных были прикованы только к ней. А может и сообразила, потому что это был единственный Люськин выход без платка.
–Люська – курилка, где твоя бутылка?!
У стадиона к Люське привязались играющие в лапту мальчишки.
– Вот я вас, батогом по кутузу-то отхожу. Чего к девке привязались? Али без дела измаялись? Ишь, вздумали дитё малое обижать. Вы -то её беды не хлебнули, так и не накликайте! Матерям –то, ужо, скажу. – Осадила Люськиных обидчиков старуха-