– Они этого не сделают, о, они этого не сделают! – Уж лучше твоя мамочка тебя сейчас убьетсама!
Однажды, когда она укладывала его обратно в колыбельку, другой ребёнок заворочался во сне и привлёк её внимание. Она подошла и долго стояла над ним, разговаривая сама с собой:
– Что такого сделал мой малыш, почему ему не повезло, как тебе? Он ничего не делал плохого! Бог был добр к тебе, почему же он не был добр к нему? Они не могут сбыть тебя с рук! Я ненавижу твоего папашу; у него нет сердца – во всяком случае, к ниггерам он не расположен. Я ненавижу его, оесли бы я могла отомстить и убить его! – Она притихла, немного помолчала, размышляя; затем снова разразилась дикими рыданиями и отвернулась, говоря:
«О, я должна убить тебя, моё дитятко, другого выхода нет, – убив его, я не спасу тебя, мою кроху, который пропадёт, увезут его вниз по реке! Как пить дать, увезут! О, я должна это сделать, твоя мама должна убить тебя, чтобы спасти, милый, – она прижала своего ребенка к груди и начала нежно его баюкать, – Мама должна убить тебя, как же я хочу это сделать! Но твоя мама не бросит тебя – нет, нет, не плачь, она ждёт тебя, она тоже хочет покончить с собой. Пойдем, милый, пойдем с мамочкой; нам надо прыгнуть в реку, потому что проблемы в этом мире повсюду! Но там наверху, вон там не продают ниггеров, и не увозят вниз по реке!
Она направилась к двери, что-то напевая ребенку и укачивая его, но на полпути вдруг остановилась. Она бросила взгляд на своё новое воскресное платье – дешёвое ситцевое платье с рюшками, переливающееся яркими цветами и фантастическим орнаментом. Она рассматривала его задумчиво, с вожделением.
– Я еще ни разу его не надевала, – сказала она, – но оно такое милое!
Затем она кивнула головой и, объятая приятной, томительной мыслью, добавила:
– Нет, я не хочу, чтобы мой труп выловили из реки, и все меня увидели в этом отвратительном старомодном тряпье!
Она положила ребенка и переоделась. Она посмотрела в зеркало и была поражена своей красотой. Она решила довести свой предсмертный туалет до совершенства. Она сняла тюрбан из носового платка и уложила свои роскошные блестящие волосы, «как у белых людей»; добавила несколько обрывков страшно крикливых лент и воткнула в волосы веточку ужасных искусственных цветов. Наконец, она накинула на плечи накидку из пушистого тюля, называвшуюся в те дни «облаком», и навела пылающий румянец на лице. Вот теперь всё было готово, чтобы спокойно и с сознанием выполненного долга улечься в могилу. Она снова взяла на руки своё дитя; но когда её взгляд упал на его жалкую коротенькую серую холщовую рубашонку, и её поразил контраст между её нищенским убожеством и вулканическим всплеском адского великолепия её наряда, её материнское сердце было тронуто, и ей стало стыдно.
– Нет, куколка, мамуля не имеет права так с тобой