Куросиво. Токутоми Рока

себя поэтому еще более одинокой. Только с виконтессой Сасакура ее, как ни странно, с давних пор связывала искренняя, близкая дружба, столь редко встречающаяся в свете; обе женщины питали друг к другу необъяснимую взаимную симпатию, поверяя друг другу те интимные душевные тайны, которые ни за что не открыли бы кому-нибудь постороннему, и эта дружба действительно могла показаться необъяснимой, потому что и по характеру, и по вкусам, да и во многих других отношениях подруги поистине являлись полной противоположностью друг другу. Митико тоже всей душой привязалась к «тете Сасакура». Вот и накануне на вечере в «Ююкане» Митико была под присмотром виконтессы, потому что матери ехать в концерт не хотелось.

      – Поверите ли, я так рассердилась, так рассердилась, что прямо при всех ей сказала… Возможно, это было не очень выдержанно с моей стороны… – рассказывала виконтесса Сасакура. – Я сказала: «Очень, очень вам признательна за совет… но недаром говорится, что в своем глазу бревна не видишь, не правда ли? Существует, к несчастью, очень много особ, которые много о себе воображают, а в отношении других только и знают, что перемывать косточки…» Так в лицо ей и заявила! Толстуха прямо побагровела… В жизни я не получала такого удовольствия! – госпожа Сасакура весело рассмеялась.

      По лицу графини Китагава пробегали тени скрытого внутреннего волнения.

      – Но вот что я хотела сказать вам, Садако-сан… – госпожа Сасакура внезапно стала серьезной. – Фудзисава-сан – человек, имеющий вполне определенную репутацию в этих вопросах, и вам следует вести себя очень и очень осмотрительно, иначе вы не убережетесь от сплетен…

      – Поверьте, раньше мне и в голову не приходило бывать когда-нибудь у него в доме… С другой стороны, нельзя же прислушиваться к сплетням и только из-за сплетен питать недоверие к человеку. Впрочем… – госпожа Китагава вздохнула, – только бы Мотофуса вышел в люди, да устроить судьбу Митико… Тогда мне уже больше нечего будет делать на этом свете… – графиня Китагава отвернулась с принужденной улыбкой.

      5

      Отец графини – Акифуса Умэдзу – имел титул камергера четвертого ранга при дворе покойного императора[104]; в годы Гандзи и Кэйо он со своей семьей влачил жалкое существование в квартале Кодзингути в старой столице[105].

      Императорскому дворцу в ту пору приходилось довольствоваться голодным пайком, на который посадили его жестокие и самовластные властители Канто[106]. Даже сам всемогущий сын неба не мог по своему усмотрению распорядиться хотя бы одной золоченой ширмой, августейшие стихи вынужден был писать на дешевой бумаге, какую употребляют обычно для хозяйственных нужд, а отведав как-то раз высокосортного сакэ «Итак», изволил выразить удивление, что на свете бывают, оказывается, такие замечательные напитки. Услышав об этом, отважные приверженцы императора, готовые ради него сразиться хоть с самим дьяволом, проливали горячие, как расплавленный