за любовными приключениями. В первые год-два после женитьбы на Садако – женитьбы по любви – граф несколько утихомирился, но это была лишь временная передышка. Как только Митико, улыбаясь, начала ковылять ножками, делая свои первые шаги, все пошло по-старому. Граф заводил содержанок, кутил с гейшами, поговаривали даже, будто его экипаж видели в квартале Ёсивара
[117]. Но Садако была убеждена, что трижды покоряться и семь раз уступать – первый долг женщины; это убеждение она унаследовала вместе с кровью своих прабабок, ей внушали его с того момента, когда она стала понимать окружающее. Она была уверена, что ревность – ядовитая змея, приводящая к гибели, что покорность – лучшее украшение женщины, что нужно все сносить, все терпеть и при этом терпеть с приветливым видом и с улыбкой на устах и что, даже если муж по ночам оставляет жену одну, отправляясь к гейше или к артистке, добродетельная женщина не должна допустить, чтобы грязные связи на стороне замутили спокойствие ее домашнего очага; по рукам и по ногам связанная неписаным законом, гласящим, что ни теперь, ни в прежние времена – кого ни возьми: знатных ли, простых,– никогда не бывало, чтобы мужчина оставался верен одной жене, и что те, кого называют мудрыми героинями древности, всегда терпеливо, молча сносили неверность мужа, не позволяя себе ревновать,– Садако понимала иероглиф, которым пишется ее имя «Сада»
[118] в старинном значении этого слова и, словно ядовитого гада, старалась задушить, подавить чувство горечи, против воли терзавшее ее сердце, глушила пламя понятной в ее положении обиды, снова и снова мысленно проверяла себя: не допустила ли она какой-нибудь ошибки, какого-нибудь промаха в поведении, ни разу ни единым словом не ответила на сплетни, которые передавала ей горничная, и, пряча слезы обиды, всегда весело, приветливо встречала мужа; и пьяный муж, возвращаясь домой после попойки, насмешливо смотрел ей в лицо осовелыми от вина глазами, а нередко даже открыто и грубо выражал ей свое неудовольствие.
В ту зиму, когда Митико исполнилось шесть лет, мужа назначили послом в одну из латиноамериканских стран. Причин для подобного назначения имелось множество. Во-первых, Китагава был аристократ, во-вторых – богач, в-третьих – знал немного иностранные языки, в-четвертых – имел красавицу жену, в-пятых – не был как-никак совсем уж круглым дураком, в-шестых – в страну эту, по ее значению в политике, и не требовалось чересчур умного посла, и, наконец, в-седьмых, к послу приставили весьма расторопного секретаря. Госпожа Садако обрадовалась. Все бесчинства мужа происходят оттого, что у него слишком много досуга, нет никаких серьезных занятий; в другой обстановке, когда он будет занят делами, все это прекратится само собой, думала она. Приехав за границу, госпожа Садако пригласила к Митико учительницу, сама тоже занялась изучением иностранного языка. Имя супруги посла гремело: красивая внешность и изысканные аристократические манеры снискали ей всеобщее поклонение. Но надежды графини оказались
