Это могли быть мы. Клэр Макгоуэн

сарафанчики, было заметно неладное. Вялое и словно бескостное тело, форма лица, расфокусированный взгляд. В тревоге она могла производить шум просто оглушительный для такого крошечного человека, но не могла сказать, что не так. Кейт уже почти перестала пытаться говорить с Кирсти, чувствуя себя полной дурой, когда взгляд дочери уходил в сторону, в пустоту. Она уже почти смирилась с тем, что дочь никогда не сможет делать большинство обычных вещей. Но это вовсе не значило, что она не злилась из-за всего происходившего, из-за несправедливости, из-за крапленых карт, которые судьба сдала ее ребенку и ей самой. «Она не просила, чтобы ее рожали», – стал частенько повторять Эндрю, но это было бессмысленно. Никто и никогда не просил, чтобы его рожали. Эндрю по-прежнему разговаривал с Кирсти. По-прежнему целовал ее в лоб, брал на руки, чтобы обнять, покупал ей игрушки и книги. Книги! Кейт хотелось плакать от ярких картинок и добрых рассказов о мире, в котором не могло произойти ничего дурного.

      Ее взгляд переключился на сына, сидевшего в детском кресле, укутанного в пальто. Адам сжимал в руках игрушечного солдатика и хмурился – его по-прежнему пугали новые места, новые люди, новые ощущения. Иногда Кейт было невыносимо смотреть на него – столь отчетливо она видела в его голубых глазах отражение собственных мыслей. «Глупость какая!»

      Теперь ему было пять. Кирсти было три, и каким-то образом она была еще жива. Кейт было тридцать три – ее день рождения теперь навсегда связан с днем рождения дочери, вечно омрачавшим воспоминания. Кейт не знала, будет ли она еще когда-нибудь отмечать свой день рождения. В тридцать три года казалось, что жизнь закончена. Она не вышла на работу и, возможно, никогда не выйдет. Там, где раньше она чуть самодовольно оглядывалась через плечо, словно выигрывая забег в школе, намного опережая соперников, теперь она безнадежно отставала. Должность диктора досталась двадцатишестилетней коллеге с блестящими мелированными волосами, в то время как мир Кейт ограничивался домом, парком и воротами школы Адама. Когда Кирсти исполнится пять, она получит право на дневной уход, однако было неясно, на сколько дней в неделю. Но это была не ее вина. Кейт протянула руку и убрала влажные волосы со лба Кирсти. Сегодня она одела дочь в джинсовый комбинезон с вышитой на груди пчелкой: милый наряд, рассчитанный на ребенка на два года младше – такой маленькой она по-прежнему была. Кейт цеплялась за собственную злость, потому что нежность давалась ей труднее. Злость придавала ей сил, превращая в автомат. Если бы она позволила себе размякнуть, представить себе, каково приходится ее дочери, то сразу сломалась бы.

      – Приехали, – весело сказал Эндрю, останавливая машину на парковке перед церковью.

      Он всегда водил машину беспокойно, будто извиняясь перед другими водителями. Кейт с секунду сидела неподвижно, и он тоже, словно им обоим не хотелось расстегивать ремни и идти внутрь. Церковь располагалась в приземистом сером здании, покрытом штукатуркой с каменной крошкой. В единственном зарешеченном окошке горел оранжевый огонек.

      – Ну, пошли, – Эндрю решительно отстегнул ремень.

      Иногда,