Ешуа молился, ловя каждый звук, каждый шорох, и, когда треск в ельнике утих, поставил ружье между ног и оперся о ствол, как о посох.
Но вдруг лошади шарахнулись в сторону, и корчмаря снова окатило ознобом, только еще более горячим, чем прежде. Он приставил к плечу ружье и, неизвестно кому, сказал:
– Но подходи. Стрелять буду.
– Стреляй, – послышалось в тишине. – Все равно меня убить нельзя.
У Ешуа отлегло от сердца. По голосу он узнал бродягу, повздорившего в корчме с Семеном недели две назад.
– Убить можно каждого, – миролюбиво процедил Ешуа, чувствуя, как все вокруг снова обретает свою первоначальность и имя: и лес, и Вороний проселок, и безмятежные головы лошадей. – Убить можно каждого, – даже весело повторил он, дыша легко и молодо.
– А я не каждый, – сказал человек в ермолке, продолжая идти рядом с фурой.
– Каждый из нас каждый, – буркнул Ешуа, косясь на чужака. Он не понимал, откуда в такой поздний и небезопасный час взялся на Вороньем проселке этот странный еврей, шатающийся по лесу как беглый каторжник.
– Довезете до Рахмиэлова овина? – спросил человек в ермолке и погладил на ходу лошадь.
– Спрашивать надо не у лошадей, а у хозяина, – с притворной обидой промолвил Ешуа.
– Когда хозяина запрягут, тогда и спрошу, – ответил бродяга и рассмеялся.
– Ты мне нравишься, – пробормотал корчмарь. – Забирайся в фуру.
Сумерки еще больше сгустились. Где-то вспыхнул первый огонек, робкий, почти нереальный. Он мигал, как больной глаз, и его мигание будоражило и глумилось над темнотой, обволакивающей фуру. Человек в ермолке забрался в телегу, примостился позади корчмаря и уставился на его широкую спину, серую, как Вороний проселок, только не обсаженный деревьями.
Ешуа чувствовал его взгляд, почесывал спину и молчал, пришибленный негаданным соседством.
– Говорят, какой-то еврей в губернатора стрелял, – заговорщически прошептал Ешуа и сам удивился своему голосу. – Розыск вроде бы объявлен.
Чужак молчал.
– Губернаторов мне не жалко, но зачем нам в них стрелять? – пересыпая свое удовлетворение корицей осторожности, продолжал корчмарь. – Патроны счастья нам не принесут.
– Червонцы тоже, – вставил человек в ермолке и снова нырнул в молчание.
– Лучше уж червонцами, чем патронами, – зачастил Ешуа, обрадованный ответом. – Червонцами не то что в губернатора – в самого государя императора попадешь. От такого попадания и нам, и властям польза.
– Разве откупишься от ненависти?
– Хоть бы от погромов откупиться… от смерти. Пусть ненавидят, презирают, только дадут жить.
– А зачем жить, когда вокруг ненависть и презренье?
– Зачем? Чтобы до лучших времен дожить.
– Времена не меняются… Во всяком случае для евреев. А ты что все время чешешься?
– Блохи, – соврал Ешуа.
– А не страх ли тебя