«Я не хочу произносить новое отвратительное слово, которым обозначают комбинацию завтрака и обеда. И не стану говорить отвратительное, неуклюжее и презренное слово, которое рифмуется с вышеупомянутым отвратительным словом и относится к жеванию хрустящих продуктов, зачастую, к сожалению, медленному. Не буду произносить слово на букву П».
Словом на букву П был «попкорн», который Эвелин ненавидела. Она ходила в кино только на частные показы или на премьеры, где попкорн был вне закона. Ей не нравился его запах. Ей не нравился его звук. Ей не нравилось выходить из кинотеатра в толпе людей, руки и губы у которых покрыты прогорклым маслом. Если юная Кэтрин произносила «попкорн», Эвелин смотрела на нее с выражением ястреба, обдумывающего, что ему сделать с мышью, танцующей в открытом поле. В результате шестилетняя Кэтрин с ранцем за спиной шла в школу через Верхний Ист-Сайд, напевая себе под нос: «Попкорн, попкорн, попкорн».
На десять минут оставшись на гостевой территории один, Гарри посмотрел поверх бассейна, сейчас почти черного, на облицованный галькой дом, все окна которого светились разными цветами – красным, темно-зеленым, серым, персиковым, молочно-белым, синим, желтым, – оттеняемыми люминесцентно-белыми рамами. Прислуги он не видел, но в нескольких каминах, включая и тот, что был в его комнате, горел огонь, защищая от ночного воздуха, на берегу океана, холодного даже в июне, в огромных букетах не было ни одного увядшего лепестка или листочка, и каждый, кто хоть немного разбирался в управлении имением, высоко оценил бы организацию работ: создавалось впечатление, что садом занимался далеко не один штатный садовник.
Гарри решил не приходить как есть и сменил рубашку, а также повязал темно-фиолетовый галстук, который показался ему более уместным для вечерней темноты. С растущим нетерпением он ждал встречи с Кэтрин, хотя ее не было рядом всего несколько минут. А Хейлы казались вполне доступными. Вероятно, ужин будет мучительно традиционным и чопорным – рыба и жареный картофель, подаваемые профессионально любезными слугами. Этикет превыше всего. Обедая у Диккерманов и подобных им хозяев, он, словно перенесенный на несколько эпох вперед динозавр, всегда вынужден был обуздывать себя и приспосабливаться к неподвижности, чтобы не испугать окружающих своей громогласностью и непосредственностью, не съесть более девяти горошин и не смотреть с недоумением на тридцатиграммовую говяжью котлетку, лежащую посреди тарелки, точно Гавайи посреди Тихого океана. За время обучения в Гарварде его лишь отчасти отшлифовали и выдрессировали, да и там он часто выходил за рамки хороших манер. Но сегодня ему хотелось быть максимально дипломатичным и скучным.
Поправляя галстук, он прошел мимо бассейна с соблазнительно колышущейся темной водой. Не сумев сразу найти нужную дверь, он сначала вошел в кухню, где слаженно и