Он пристально смотрел на меня. Казалось, прошел не один час. Келлс оценивал риск, гадал, достаточно ли это для него выгодно?
– Пожалуйста! Вы знаете, что это доброе дело. Вы сами сказали, что должны мне. Помогите же.
Его рука сомкнулась на моей. Он взял монеты и убрал в карман.
– Идем.
На сей раз мне понравилось, что он не задал вопросов. Когда Келлс вернулся, одетый в свои белые бриджи, я поняла: все будет хорошо.
Он дал мне одеяло – одно из одеял мами, которые купил. Келлс набросил его поверх моего разорванного платья. Забираться в повозку и садиться на жесткое сиденье было больно, но требовалось ехать побыстрее. В мгновение ока мы очутились в городе.
На рыночной площади толпился и гудел народ. В гавани в тот день причалило громадное судно с красно-сине-белым английским флагом, и я знала, что сегодня рабов продадут больше обычного. Было горько оттого, что причиной отсрочки для нас стал невольничий корабль.
Келл остановил повозку в поле у широкой дороги и бросил вожжи в мои влажные от пота пальцы.
– Сиди здесь. Если ничего не выйдет, поезжай ко мне на плантацию.
– Я не уеду без вас и Китти.
Он бросил на меня взгляд, затем пробормотал то ли молитву, то ли проклятие.
– Тогда жди здесь.
Келлс сдвинул назад черную шляпу-треуголку с высокими полями и кокардой из кожаных лент, переплетенных в узел, расправил складки на рыжевато-коричневом кафтане – модник эдакий – и удалился по гравийной дорожке к дамам и господам на площади.
Вскоре Келлс растворился в толпе плантаторов и зевак, что пришли посмеяться и поглазеть на забаву.
В воздухе веял грибной запах. Так пахло ужасное пальмовое масло, которым обмазывали невольников. Прекрасные черные, коричневые и бронзовые тела блестели на солнце, ожидая своей очереди на каменном постаменте. Смазанные маслом, сияющие будто звезды или осколки стекла, один за другим выставлялись они напоказ и продавались.
Я потеряла счет после двадцати. Издевки толпы застревали в груди, все глубже проваливаясь в яму боли, что зияла у меня в душе. Я и дышать-то не могла.
Уткнув голову в колени, я всхлипывала в истерзанные руки. И перестала плакать и вспоминать прошлую ночь, только когда пришел черед сестры.
Она казалась такой маленькой. Ее развернули, проталкивая вперед, будто скотину.
Все мои раны вскрылись снова.
– Двадцать! – выкрикнул голос, похожий на Келлса.
Посыпались новые ставки. Он уже не был главным претендентом.
Неужто сдастся?
В глубине души я цеплялась за надежду. Я достала четки мами из кармана и принялась молиться, чтобы хоть раз доверилась Келлсу не зря.
Монтсеррат, 1770. Одолжение
Ветерок, тихий полуденный ветерок пронесся над рыночной площадью. Сердце колотилось у меня в горле, пока я смотрела, как продают мою сестру.
– Пятьдесят фунтов!
Голос принадлежал Келлсу. Он не сдался.
Но другой тут же предложил пятьдесят пять.
Ставки поднимались. Наконец,