Он, нарядный, мохнатый,
наелся мной и напился,
я лежу под ним в очках и горячих джинсах.
Но, живее меня и меня короче,
он меня не хотел и хотеть не хочет.
Ты же: почки, почки сбереги мои, мати.
Я не так, отче,
не так хотел умирати.
Мне репейник – бог. У меня, кроме
этих комьев и кожи, нету ни братца,
ни семьи, ни царевны, ни государства.
Так зачем ты ходишь, зачем ты молишь?
Это царство дешевле и слаще «Марса»,
больше боли.
Урожай не богаче тебя, курвы.
Ум поспел мой зелёный, поспел утлый,
и давно ослепли мои глазницы.
Мне отныне не бриться – а только сниться.
Бог мой скудный, осенний, пурпурогубый,
я тебя не хотел и хотеть не буду.
И не горб это вовсе, а твой лопушник,
Arctium minus – и жечь не надо,
лучше спрячь мои пятки, весёлые ушки.
Я лежу под ним золотой, твердозадый,
как рассада, ушедшая мимо сада, –
мёртвый, душный.
Жил да был у меня когда-то барашек,
не было барашка в мире краше,
он играл со мной, звенел кудельками,
только стал я лучше, стал я старше
(говорит, а сам глядит на жирный камень).
Знаешь: ты отдай за меня барашка,
что-то стало мне с барашком этим страшно.
«В тот год, когда мы жили на земле»
Кс. Р. и Е. Р.
В тот год, когда мы жили на земле
(и никогда об этом не жалели),
на чёрной, круглой, выспренной – в апреле
ты почему-то думал обо мне.
Как раз мать-мачеха так дымно зацвела,
и в длинных сумерках я вышел из машины
(она была чужая, но была!)…
…И в этот год, и в этот синий час –
(как водится со мной: в последний раз)
мне снова захотелось быть – любимым.
Но я растёр на пыльные ладони
весь это первый, мокрый, лживый цвет:
того, что надо мне, – того на свете нет,
но я хочу, чтоб ты меня – запомнил…
– Ведь это я, я десять раз на дню,
катавший пальцами, как мякиш или глину,
одну большую мысль, что я тебя люблю,
(хоть эта мысль мне – невыносима),
стою сейчас – в куриной слепоте
(я, понимавший всё так медленно, но ясно)
в протёртых джинсах,
не в своём уме.
…в тот год, когда мы жили на земле –
на этой подлой, подлой, но – прекрасной.
«Опять сентябрь, как будто лошадь дышит…»
Опять сентябрь, как будто лошадь дышит,
и там – в саду – солдатики стоят,
и яблоко летит – и это слышно,
и стуки, как лопаты, говорят.
Ни с кем не смог
ни свыкнуться, ни сжиться –
уйдут, умрут, уедут, отгорят –
а то,