я хожу за тобой с белой наволочкой – и везде, где успел, подстилаю.
А между прочим, собачья кровь –
сначала мелкая, будто сечка,
а потом – виноград раздавленный, тёмно-красная и густая.
…К слову сказать, этот ужас мужчины перед
женской регулой, слабостью – и всеми кровными их делами
очень забавно выглядит: я ношу её, суку бедную,
словно подбитого лебедя, под Аустерлицем раненного…
А она, свесив голову, смотрит мне на ботинки,
лживая, глупая, чёрная и почему-то сама растерянная.
– Ну что, – говорю, – котёнок? долго манипулировать
собираешься? пачкать мне джинсы уличные, пятнать мне стихотворение –
этой своей идиотской железной жертвенной кровью? –
Собака вздыхает тяжко, и я уже – капитулировал.
Потому что я сам считаю
её – своей последней любовью.
Ну а последняя любовь – она ведь всегда такая.
Однажды она спала (трёх месяцев с чем-то от роду)
и вдруг завыла, затявкала, как будто бы догоняя
небесного сенбернара, огромного, будто облако.
А я подумал, что вот – рассыпется в пыль собачка,
но никогда не сможет мне рассказать, какая
была у них там, в небесах, – весёлая быстрая скачка
и чего она так завыла, в небесах его догоняя.
Но всё, что человек бормочет, видит во снах, поёт –
всё он потом пересказывает – в словах, принятых к употреблению.
Так средневековой монахине являлся слепящий Тот
в средневековой рубашке, а не голенький, как растение.
Поэтому утром – сегодня – выпал твой первый снег,
и я сказал тебе: Мальчик, пойдём погуляем.
Но мальчику больно смотреть на весь этот белый свет.
И ты побежала за мной. Чёрная, как запятая.
– Вообще-то я зову её Чуней, но по пачпорту она – Жозефина
(родители её – Лайма Даксхунд и Тауро Браун из Зелёного Города),
поэтому я часто ей говорю: Жозефина Тауровна,
зачем ты нассала в прихожей, и как это всё называется?
…Если честно, все смерти, чужие болезни, проводы
меня уже сильно достали – я чувствую себя исчервлённым.
Поэтому я собираюсь жить с Жозефиной Тауровной, с Чуней Петровной
в зелёном заснеженном городе, медленном как снеготаянье.
А когда настоящая смерть, как ветер, за ней придёт,
и на большую просушку возьмёт – как маленькую игрушку:
глупое тельце её, прохладные длинные уши,
трусливое сердце и голый горячий живот –
тогда – я лягу спать (впервые не с тобой)
и вдруг приснится мне: пустынная дорога,
собачий лай и одинокий вой –
и хитрая большая морда бога,
как сенбернар, склонится надо мной.
Стихи о ёлке
Проснуться в 147 лет, прочитать смс: «здравствуй, мой обжигающий мальчик», изумиться,