У Атоса тоже был слуга, которого он воспитал на особый лад и которого звали Гримо. Этот достойный дворянин был весьма сдержан, – мы, разумеется, говорим об Атосе. За те пять или шесть лет, что он жил в самой тесной дружбе со своими товарищами, Портосом и Арамисом, они часто видали его улыбающимся, но смеющимся – никогда. Речи его были кратки и точны и выражали всегда то, что он хотел сказать, но не более: никаких прикрас, преувеличений, красот. Он говорил лишь о существе, не касаясь деталей.
Хотя Атосу было не более тридцати лет и он был совершенный красавец и умница, у него не было, однако, любовницы. Сам он никогда не говорил о женщинах, он лишь не препятствовал говорить о них в своём присутствии, хотя видно было, что подобный разговор, в который он вмешивался лишь для того, чтобы вставить какое-нибудь горькое слово или меланхоличное замечание, ему неприятен. Его замкнутость, нелюдимость и молчаливость делали его почти что стариком, и, чтобы не изменять себе, он приучил и Гримо повиноваться ему по скупому жесту или по одному движению губ.
Иногда Гримо, который боялся своего господина как огня, хоть и был чрезвычайно к нему привязан и исполнен глубокого почтения к его таланту, полагая, что в точности понял его желание, кидался исполнить волю хозяина и делал совершенно обратное. Тогда Атос пожимал плечами и, не выходя из себя, колотил Гримо. В эти дни он становился несколько разговорчивее.
Портос, как можно было видеть, был характера совершенно противоположного: он говорил не только много, но и громко. Впрочем, должно ему отдать справедливость, он нимало не заботился о том, слушают его или нет. Он говорил ради удовольствия говорить и ради удовольствия слушать самого себя, он говорил обо всём, кроме наук, по причине, как он признавался, непреодолимой вражды, которую с самого детства питал к учёным. Вид его был не столь величественный, как у Атоса, и сознание превосходства этого последнего делало Портоса, в начале их знакомства, отчасти несправедливым к нему. Портос надеялся взять реванш, стараясь превзойти Атоса великолепием в одежде. Но в своём простом мушкетёрском плаще одним лишь движением, которым он отбрасывал голову назад и выставлял ногу, Атос сразу занимал подобающее ему место, отодвигая Портоса на второй план. Портос утешался тем, что оглашал приёмную де Тревиля и караульное помещение Лувра рассказами о своих любовных подвигах, о чём Атос не говорил никогда. В самое последнее время, перейдя от жён известных судей к жёнам прославленных военных, от чиновниц – к баронессам, Портос вёл речь об иностранной принцессе, страстно увлёкшейся им.
Старая пословица говорит: каков хозяин, таков и слуга. Поэтому перейдём от лакея Атоса к лакею Портоса, от Гримо к Мушкетону.
Мушкетон был нормандец, чьё вполне миролюбивое имя Бонифаций его господин заменил неизмеримо более звучным – Мушкетон. Он поступил на службу к Портосу на том условии, что будет получать только одежду и квартиру, но зато великолепные. Он требовал себе только два часа в день для ремесла,