– Расступись, земля сырая,
дай мне, девице, поко-о-ой…
Песня иссякла, догорела в собственной теме. Хозяйка сидела неподвижно, с закрытыми, кажется, глазами. Дурында тоже затихла мордой в юбку. Скажите, какие чувствительные натуры бывают у злодеек. Раскольников бесшумно встал со стула, стараясь не шаркнуть разношенными туфлями, сделал два шага к прихожей. Оглянулся – сёстры пребывали в оцепенении – и нырнул в коридорчик. Легко, без скрипа снял крюк с двери, потянул её на себя… потом нажал… Дверь не шелохнулась. Ах, да, тут ведь ещё ключ. Он нашарил замочную скважину – но ключа в ней не торчало.
– Никак погулять перед сном надумал?
Ведьмы тоже умеют перемещаться неслышно.
– Да я так, моциончик… на сон грядущий… – выдавил Раскольников.
– А чего с собой на проминаж не зовёшь?
– Что вы, помилуйте, Алёна Ивановна… Конечно-с, с превеликим удовольствием, сделайте одолжение… – залопотал в панике он на каком-то мещанском жаргоне, едва ли не с «ерсами».
Сзади хозяйки, осветив её силуэт, выросла Лизавета со свечой. Раскольников помертвел: в лице идиотки и прежде не было ничего человеческого, а сейчас, в отблеске пламени снизу, у ней и лица не стало, – на его месте распласталась огромная летучая мышь.
– Так и быть, бери ключ. – Алёна Ивановна протянула руку и тут же убрала. – «Сделайте одолжение» – это ты правильно говоришь, а где «окажите милость», «век буду благодарить»?
У Раскольникова задрожали руки, челюсть, голос…
– Окажите милость, век не забуду… Глубокоуважаемая, досточтимая, драгоценная…
– А молебен во здравие закажешь?
– Да… Прямо сейчас пойду…
В руке у ведьмы снова появился ключ.
– Как думаешь, Лизка, может, и впрямь отпустим голубчика погулять? Или пусть у нас поживёт?
– Пусть! – рявкнула дурында.
– Ну и быть по тому. Ступай спатеньки. А хочешь, Лизка на ручках тебя отнесёт? – Ведьма потянула его за рукав. – Ишь, как он – тихой сапой… как глиста по половице прополз… А сам ни петь, ни играть не умеет. Темнота ниверситетская.
Раскольников по стеночке – лишь бы Лизка не прихватила – добрался до кухни и, зацепившись за наличник, сказал умоляюще:
– Алёна Ивановна, отпусти ты меня, я сам к тебе ходить буду. Понравилась ты мне, вот те крест.
– Ещё б не понравилась. После ваших подстёг-то, сикалок стриженных. Никуда не денешься, я тебя зааминила! Давай на горшок и в тряпки!
Лязгнул засов, он упал на тюфячок и обнаружил, что заслужил за сегодняшние подвиги поощрительную награду – тряпичный валик в роли подушки. Раскольников вцепился в него, чтобы не рвать на себе волосы и не биться об дверь чулана, и завыл тихонько.
Ведьмы между тем, торжествуя, продолжили концерт.
– Под вечер осени ненастной
пустынно дева