– Эгей! Пробудись, лежебок! Вставай, солнце на притине.
Подбочась, перед чуланом стояла развесёлая хозяйка в обычном своём домашним капоте.
– На кого спал, куды летал?
Раскольников поднялся с тюфяка.
– Я не спал. Я… голова болит.
– Вылечим. Кофию хочешь?
– Вы кофе пьёте?
– Я одна, Лизка брезгует. Будешь? У меня не какой-то цикорий или морковный: мокко!
Для ясности мозгов – почему бы и не выпить. Кофе мокко – тоже воля рока.
Одушевление, с каким Алёна Ивановна приступила к ритуалу, указывало, что она была падка не только на мужской пол. Кофейник у неё был заграничной работы, никелированный, явно из невыкупленных закладов, кофейная мельница походила на музыкальную шкатулку. В то время как Раскольников, словно обезьянка шарманщика, вращал ручку, хозяйка вскипятила в кофейнике воду на трёхногом спиртовом таганчике и длинной серебряной ложкой засыпала молотый кофе. Пока кофе входил в силу, на столе вновь явились розетки со сладостями, калачи, сухари и орехи.
– Эх, студент, ты, небось, только переварки хлебал, а такого отродясь не пробовал. Я женщина бедная, а без кофию жить не могу. От хлеба откажусь, без перины спать буду, а кофий самый лучший куплю, в Гостином дворе.
– Что ты женщина бедная – заметно. – Раскольников сел к столу, довольный тем, что об удавке не было помину.– Нынче не обеднела часом? Или всё-таки вдовицу обобрала?
– Брось, батюшка, – отмахнулась хозяйка. – Наше дело сиротское: найдёшь – отнимут, дашь – укусят. Лучше скажи – хорош кофеек, а?
Кофеек был недурен: крепости хорошего табаку, цвета настоявшегося навоза, драл горло, как полынный веник, и благоухал на всю фатеру горелым еретиком.
– То-то же. Кто кофий пьёт, тот в земле не гниёт. А ты не сахарку, ты с мёдом попробуй.
Раскольников удивился: с мёдом? Да не привык он с мёдом. И привыкать не надо. Она вот всякий раз по-иному пьёт. Нынче с мёдом, завтра со сливками, потом с настоечкой, с гвоздичкой, с лимончиком, с имбирём… Хоть с чесноком, хоть с перцем, хоть с добрым молодцем, – никакая полиция не возбраняет.
Ведьма взбудоражилась. Распахнуты были створки буфета с цветными стёклами: вон сколько у неё кофейных чашечек, на каждый день недели отведена особая чашечка, а к ней своя ложечка, а вот ещё какие молочники – коровками, а не пьёт кофий она единожды в году, когда на Пасху говеет… Коллекционерша поганая, на стол фарфор, а в спальню багор. Каждой дыркой хочет себя праздновать.
Под прихлёбывание и пустомельство Раскольников машинально умял два калача и выскреб все розетки от жирных, солёных и сладких приложений.
– Ну-ка, дай. – Алёна Ивановна взяла его чашку, покрутила и опрокинула на блюдце. Чего-то набормотала, подняла чашку и принялась вглядываться в потёки гущи. На блюдце натекла какая-та карикатура в виде длинноносого профиля. – Ишь, чего