Он с усилием потянул дверцу. Серые резиновые полоски неохотно отлепились. Закинул на полку контейнеры с канапе и нарезкой. Налил воды. Пил долгими глотками. Сполоснул стакан и аккуратно поставил его на поднос у раковины, подхватил рюкзак и через всю квартиру пошёл обратно, в ванную у входа.
Никита снял очки и шапочку. Провёл влажными ладонями по вискам, по щекам. Кожа на черепе блестела. Алопеция. Перенесённый стресс. «Попробуйте вот этот препарат. – Росчерк на листочке. – И вот ещё клиника, обратитесь». Он надел шапочку. Фирменную. Превосходный трикотаж, не скатывается, не растягивается. Их у него было три. Чёрная, тёмно-синяя и чернильная. И такие же рубашки. На случай особо торжественных… мероприятий.
Умылся, прошёл к себе. Щёлкнул замком. Свет включать не стал. Опрокинулся на кровать. Разблокировал экран телефона, тронул иконку «Телеграма». От мамы сообщений нет. Была в сети сорок три минуты назад. Теперь новости. В Ецке было три прилёта, пострадал частный сектор… Глотал слова как кусочки свинца, гладкие, тяжёлые. Он держал как-то дробь на ладони. Нашёл с ребятами в жестяной банке в брошенном гараже. В пресловутом частном секторе Ецка, рядом с которым они тогда жили. Перед отъездом он уговорил маму разменять их трёшку на крохотную однушку в центре (хотя и это было почти нереально сделать восемь лет назад). Только с этим условием согласился уехать к тётке в Терскую область… А теперь что частный сектор на окраинах, что центр – прилетает одинаково непредсказуемо. И часто.
Никита бросил телефон на кровать, он подпрыгнул и затих. По потолку пробежали пятна света, во дворе заурчала машина. Со второго этажа было хорошо слышно. Рывком перевернулся на живот, схватил телефон, набрал маму:
– Привет. Да, отыграл хорошо. Дома уже… Поел, конечно. Завтра выходной. К тёте не поеду, нет. Репетиция, надо учить партию, скоро отбор… Конечно, отдыхать тоже буду. Да, мам. Обязательно. Да. Воду давали? А когда? Хватит до завтра? Нет, не помню её. Из сорок шестой? Не помню, мам… Ладно. Я позвоню сам. Хорошо. Спокойной ночи, мама. Я помню про таблетки. И ты про свои не забывай. Целую. До завтра.
Нажал отбой. Три прилёта. Есть пострадавшие или нет, даже не написали. И мама молчит. Никогда не говорит. Он научился узнавать сам: по чуть дрогнувшему голосу от осевших где-то в горле слёз, по паузам – отвести телефон, выдохнуть, снова говорить. Сегодня вроде бы напрямую не коснулось. Окна целы, и близкие люди – тоже. Отделались испугом. Или до сих пор не отделались от него. Как он.
Он помнил: воздух гудел и вибрировал, мама бежала грузно, вжав голову в плечи, ботинок соскочил с ноги. Почти добежали. Парень налетел