Там луговины изобильные
И синие от генциан,
И воды малые, но сильные,
И твой вожатый – Тициан.
Не тот, прельщенный догарессами,
Не веницейский Апеллес,
Искусник с нежными навесами
Адриатических небес.
А здешний, слившийся с пейзажами,
И на воздушном корабле
Вот в это небо взятый заживо,
Когда пытали на земле.
Руины
На глыбе с прицепившемся вараном
Я постоял, вдыхая влажный зной.
Вот на закате огненно-багряном
Завыли волки в стороне лесной.
Мы шли, змеи дремавшей не тревожа,
Что древнее надгробье оплела.
Она была мощна и светлокожа,
И, может быть, от старости бела.
Она спала, не выпуская жало,
Но тут сама История племён
Уже давно не нам принадлежала,
Всё больше, больше погружалась в сон.
Мелек Рик[15]
Тут разъярённая Алиенора,
Проникшая в покои Розамунды,
Разлучницу зарезала. Арест.
Поэзии начало куртуазной
И рыцарства разгул. Отважный принц,
Сынок Прекрасной Дамы трубадуров,
С обидой в сердце львином мстит отцу.
И вот уже он – молодой король
В бессмыслице крестового похода.
Прибрежье Яффы, смертный зной, хамсин,
Чума, недостижимый Гроб Господень,
Любезность Саладина, пораженье,
Австрийская темница и побег.
Вот скачет он по Австрии зелёной
И в гулкий рог на радостях трубит.
И до Кавказа долетает эхо,
В ущелье застревает навсегда.
… Я был в горах и жил среди хевсуров,
Внимал их речи грубо-церемонной,
Пил рыжий эль, напиток Робин Гуда,
И в руки брал тяжелый франкский меч.
«В анкете этой вывел я сперва…»
В анкете этой вывел я сперва
Однообразно-скучные слова.
Да, «не был» и «не состоял» – их много.
Но сердце жаром обожгла тревога.
Я, возвратившись к отчеству, продрог.
О, нет, отцу я изменить не мог…
Припомнив сына, грустен и тяжел,
Тут кадровик вздохнул и глянул строго.
Я длинным коридором прочь пошёл,
И мне открылась дальняя дорога
В одну страну, где шутят и поют,
И дарят дружбу и дают приют,
Пьют чёрное вино из голубого рога.
Воды Лагидзе[16]
Явился опыт в хаосе террора.
Когда большевики вошли в Тифлис,
Работали расчётливо и споро.
Закат был грозен и лилово-сиз.
В семнадцатом они, конечно, сдуру
Сожгли бы всё, что чуждо и старо,
И сокрушили всю аппаратуру,
Но уцелело дивное ситро.
Простой народ с элитой сроднила
Его струя в отливах золотых.
Детей и взрослых, тружеников тыла
И стихотворцев