первая, с грязью и мутью штормящей, строка,
самоочистясь, становится светлой, последней…
Тарханкутская сага
Ветер гладит ковыль, пиленгасы идут к Донузлаву,
лох листвой серебристой украсил наш пыльный маршрут,
тарханкутская степь знает горе, но знает и славу,
здесь забвения травы в траншеях войны не растут.
Возле древних раскопов колышутся алые маки,
горизонт от жары то поблёкнет, то как бы парит,
(там скуластые скифы летят, обнажив акинаки,
и кипчакский колодец надёжно камнями прикрыт).
Зайцы прыснут к посадке, взлетят куропатки над полем:
– Эй, водила, сверни! Напрямик здесь петлю эту срежь!..
Мы уже целый час пограничникам зенки мозолим,
мы торопимся к бухте, которою славен Атлеш.
Там вода что хрусталь, там кефаль прямо с берега видно,
там у грота подводного прячется кто-то, как тать,
и угрюмые крабы выходят на гальку солидно,
чтоб смотреть на луну и огромные звёзды считать.
Пусть «жигуль» отдохнёт, мы за мысом поставим палатку,
ночь рассыплет по травам то ль росы, то ль блёстки слюды,
костерок разожжём, и сегодня мы выспимся сладко,
чтоб нырнуть на рассвете в манящую тайну воды.
И всю зиму потом будут сниться денёчки нам эти,
и расскажешь ты снова, зайдя на минутку ко мне,
как на чистом песке, под водою почти незаметен,
черноморский калкан[2], словно щит, возлежал у камней…
Маки Тарханкута
Наш путь – степной,
наш путь – в тоске безбрежной…
Ковыль, полынь да маки, маки,
всё степь да степь, да редкий лес;
висит над полем кобчик, аки
нательный крест сухих небес.
Жара. Желтеет колос нивы,
ни тучки – месяц, – хоть завой,
да ночью звёзды, словно сливы,
висят над самой головой.
Пылит дорога. Травы никнут.
Забыл Господь, что есть дожди.
И если раздаётся крик тут,
ответа на него не жди.
А колос жёлт, но пуст, и это
тревожит жителей всех сёл.
Была бы воля у поэта —
в стихах бы дождь с утра пошёл.
Но нет, жара, всё зноем дышит,
всё пекло, адский всё режим,
да кобчик в небе, словно вышит
белёсой гладью, недвижим.
Да у античного раскопа,
чей правый скос как будто сбрит,
о тщетности пути некрополь
пытливой мысли говорит.
Куда ушли, что стало с теми,
кто жил здесь и обрёл конец?
Кто сеял смерть здесь? Скифы? Время?
Мор? Глад? Свинец?..
Солончаки. Пустой колодец.
В гадюке спящей зреет яд.
Да ветряки – дань новой моде —
безжизненно везде стоят.
Да шёлковый ковыль лоснится,
да на бугре, что рыж как йод,
стреноженная кобылица
понуро