Генуэзцев надменных хранят эти скалы следы,
на холмах виноградник заполнил все балочки, скаты,
и изысканней не было в дни эти в мире еды,
чем смоковниц Эллады плоды после рюмки муската.
От восточных ветров нас хранил и берёг Аю-Даг;
то цикады звенели, то в кронах сверчки застрекочут,
и гурзуфское небо – надёжная крыша бродяг! —
нам дарило огромные звёзды и лунные ночи.
Чехов здесь неспроста поселился над морем с женой,
домик мал, но ухожен, вполне в аскетическом стиле,
здесь бессилен в июле сжигающий лёгкие зной,
здесь февральский мороз в бухте маленькой тоже бессилен.
У гурзуфской харизмы соперниц не много в Крыму;
здесь сполна мы спознались с цветными волшебными снами;
почему мы расстались, я так до сих пор не пойму,
но мы счастливы были, и это незыблемо с нами…
Всего только сплетни
С.
Пробилась трава сквозь бетон,
в ручье говорлива водица,
а я не найду верный тон,
чтоб сквозь отчужденье пробиться.
Ты даже не смотришь в глаза,
и маюсь в смятеньи весь день я;
на днях громыхала гроза,
а нынче деньки – загляденье.
Когда же меня ты простишь,
предателя и страстотерпца?
На улице – солнце и тишь,
терзанья и сумерки – в сердце.
Измену и я б не простил,
да сам-то нестоек и лаком,
поэтому мне и постыл
весь свет, поглощаемый мраком…
В ущелье, где Ставри-Кая,
туман появляется к ночи.
И всё же подруга твоя
тебя понапрасну морочит.
Ну, ей-то что пользы во всём,
всё шепчет, всё кружит и кружит:
мы худшие беды снесём,
я верю, – не слушай подружек!
Не слушай их лживых речей,
что сеют неверия семя;
вон даже в овражке ручей
стал мутным в последнее время.
Небес яснозвёздный каркас
уже не весенний, а летний.
А сплетни, доставшие нас,
поверь мне, всего только сплетни.
Кляну я ту вспышку, тот пыл,
тот сладостный грех поцелуя,
но я никого не любил,
поскольку тебя лишь люблю я.
Зимние бакланы
Летят бакланы цепью над водой
и далью поглощаются седою;
я видел их, когда был молодой,
я и сейчас их вижу над водою.
Обходят по дуге мыс Ай-Тодор,
берут мористей, где им больше свету,
так и летят всё цепью до сих пор,
и цепь прервать ничто не в силах эту.
То взмоют вверх, то вновь падут к воде,
с утра – туда, а вечером – обратно,
мерцают волны в бликах, как в слюде,
полёт их отражая многократно.
И поглощает их седая даль,
зимою даль всем кажется седою,
но взгляд переведёшь и – вот деталь! —
опять летят бакланы над водою.
Летят,