– Нет, батя, бауманцы не отступят. – Егор грудью навалился на сырой глиняный бруствер.
– А что, ростокинцы хуже бауманцев? А ведь вчера что получилось? Как волной смыло… – Богров-старший бросил косой взгляд на сына. – Чего ты там выглядел, что аж в струнку вытянулся?
– Когда же это кончится? Все идут и идут… Третий день подряд, днем и ночью. Кажется, конца и края нет. И все из разных дивизий, с разных полков.
По шоссе, изрытому оспинами воронок, медленно, с постоянными заторами двигались обозы полуразбитых отступающих частей, санитарные машины с ранеными, за тягачами волочились спаренные прицепы пушек… По обочинам дороги, еле передвигая ногп, с узелками и котомками, вперемежку с солдатами, брели беженцы. Все уходили на восток.
– Чего грудью-то к сырой земле припал? Думаешь, на войне болячки не пристают? – проворчал Богров-старший и кинул сыну охапку пожухлой соломы, которую они ночью натаскали из скирды обмолоченной ржи. – И глядеть в эту дуду нечего, не в театре. Что прикажут – то и будешь делать. – Видя, что сын даже не шелохнулся, словно не расслышал слов отца, Богров-старший уже в сердцах повысил голос: – Кому говорят – слезь! Чего ты, как ячмень, лезешь на веко?! Успеешь еще словить шальную. И не услышишь, как прожужжит суженая-ряженая.
Егор подложил под грудь пук пожухлой соломы, спрятал бинокль, а спускаться в окоп не захотел: там под ногами хлюпала вода. Противно было идти и в прокуренную, душную землянку, где почти на четверть от пола стояла грунтовая вода, а по стенкам плыла опрелая сырость.
Отец протянул сыну кисет. Свернуть самокрутку Егор не успел. Из-за леса, над линией горизонта, по направлению к шоссе, с нарастающим гулом наплывали бомбардировщики. Они шли спокойно, уверенно, словно на учебную стрельбу на полигоне.
– Неужели ударят по беженцам? – сквозь зубы процедил Егор, снова поднося к глазам бинокль.
– В ту войну так не стервенели, – сказал Богров-старший и, пододвинув сыну каску, лежавшую в боковой нише пулеметной ячейки, приказал: – Надень! Не ровен час, полоснут и по нас.
– Это бомбовозы, им сейчас не до нас. – Егор не отрывался от бинокля. – Среди беженцев вижу женщин с грудными детьми. Старики и старушки за руку ведут маленьких.
– Надень, кому говорят!.. – прикрикнул на сына Богров-старший, подсовывая ему под локоть каску.
Отец видел, как намертво сжались кулаки Егора, как на щеках его заходили желваки.
Первые бомбы упали на обочину шоссе, по которой тянулись беженцы. Видно, враг метил в машины и пушки, да не попал. За какую-то минуту над шоссе и над обочиной поднялись несколько десятков черных земляных фонтанов, в которых серыми стертыми силуэтами обозначились поднятые взрывной волной человеческие тела, разбитые телеги, разметанная во все стороны поклажа с обозов…
– Не могу больше