Дождливый вечер как кудели нить перевился в холодную тёмную ночь, но в нагретом от стенок потухшей печи в изразцах небольшом затемнённом покое держался натопленный жар. Тяжёлые ставни на узких оконцах были плотно затворены и закрыты изнутри тюками с соломой для удержания тепла. Давно потухли тлевшие алым горячие угли, укрытые тёмным мертвеющим пеплом. Тьму разрывал лишь трепещущий блеск от светильника в нише стены.
Утвари в этом жилище было немного – пара ларей и навешанных полок с посудой, одеяниями и пожитками, и стоявший напротив окна швейный стол со скамьёй, полный скрутков с отрезами тонких тканей, многоцветных нитей и отточенных игл. Подле него возвышались большое и малое пялы для вышивки, и с края светильницы свис раскрытый нашейный мешочек-сума для оберегов, пахнущий воском и травами – и чем-то неуловимо тонким, одновременно и медово-сладким, грибным – и горьким…
Мужчина отхлебнул из узорчатого белоглиняного сосуда, дабы остыть и утолить жажду.
– Несвежая у тебя снова водица, Гейрхильд! – хмыкнул Арнульф, потягиваясь всем телом и хрустнув жилистой шеей, – три луны как наверное киснет?
Женщина, лежавшая подле на ложе лицом в бок окна, промолчала, погружённая в свои мысли.
– По гостям и приём, снова скажешь… – он опять приложился к воде, отирая намокшей ладонью лицо, – дрянная водица твоя, и всё равно хороша – как и ты. Ненавидишь меня как и прежде, но и не гонишь. Ждёшь ведь, вижу… – усмехнулся он вдруг.
– Некого больше тут ждать… – тихо ответила она, так и взирая в окно, из которого утром покажется рассвет. Но и во тьме едва освещённого огоньком лампы покоя её рассыпанные по светлой ткани одеяла огненно-рыжие долгие волосы были подобны языкам пламени.
– Не ожидал я тогда, что твой родитель окажется столь суровым для единственной дочери, вот не поверишь… что он так вот с тобой… Ты же мне как родная тут стала за годы, почти как жена – слышишь, Гвенхивер?
Она так и не обернулась к нему, и даже не отозвалась на вдруг произнесённое имя из прошлого, кое давно миновало – и того не вернуть. Видно рок её был таковым…
– Та дурочка из Дуб-э́байн-сле́йбхе давно умерла тут вместе с её братьями… Меня же все кличут Гейрхильд, и мои молитвы встречают Горящий с Дарующей. Если ты не рад тому, что тебе есть задаром, то проси их о большей щедрости, чем простая смотрительница прислуги и швей из Хатхáлле.
– Люблю я, когда ты дерзишь. Тогда вот визгливой девчонкой мне нравилась меньше, что и стращать приходилось… – его вытянутый палец как нож медленно прикоснулся ногтем к её мимо воли вздрогнувшему от этого горлу, – теперь больше молчишь. Вижу – боишься меня всякий раз – и всё равно принимаешь.
– Мне есть чего ждать тут, – ответила она вполголоса.
– Знаю, что всё-таки ждёшь меня,