«Сейчас».
Оттолкнувшись правой ногой от скамьи, я стремглав бросилась к двери. Я отчетливо почувствовала, как Корова попыталась схватить меня за волосы, но было поздно: у меня получилось выскочить. Первым, что я увидела, было небо. За это время я по нему так соскучилась. Смеркалось, и всё равно снаружи было светлее, чем внутри. Путь свой я продумала сразу, поэтому повернула налево, и, удирая от злосчастного дома, заметила, что людей на пыльной дороге, разделяющей покосившиеся домишки, стало уже меньше – возле изб сидели одни бабки на скамейках. Делая шаги такие широкие как только могу, я буквально летела вперёд. До меня донёсся мерзкий вопль старухи: «Куда пöшла, паскуда?! Кирилл! Кирюшенька, встöвай, Парашка сбежала, тварина тöкая, лöви её! Да урок ей…». Ну и пусть орёт что хочет, я уже подбегала к началу дороги, и мне осталось только обежать каменный дом и найти помощь! Вот оно! В боку сильно кололо, болело горло, и жутко ныли голые ступни, которыми я бежала по сырой земле, что заставило меня задуматься, что моё тело неимоверно слабое, но всё это было так неважно.
Чуть-чуть. Только обежать.
Я помню, что мне не хватило нескольких метров, чтобы поравняться с клумбой перед домом, как что-то твёрдое и крупное ударило меня сзади по голове. Упав набок, не принимая во внимание парализующую боль, я поднялась на колени, видя перед собой лишь дом. Он был белым, словно указывал путь. Среди всей этой мерзкой дешёвой че́рни дом выглядел храмом божьим, он ждал меня! Он звал! Я ведь чувствовала, я знала! Я почти добежала!
Молодая особа изо всех сил старалась дописать то, чем закончился тот день за один присест, иначе она никогда не вернется к этому. И чем ближе она подходила к побегу, тем более горьким становился ком в её горле, выдавливающий слёзы. На столе, до этого находившемся в порядке, а теперь покрытым чернильными пятнами и разводами, лежало в разброс уже пять сломанных, разодранных и непригодных для письма гусиных перьев, скомканных листов и мокрых носовых платков.
Сердце девушки оставалось чёрствым и непреклонным на протяжении почти всего повествования, но это было выше её сил. Выводя букву за буквой, надавливая с силой на перо запотевшей ладонью, стараясь быть сильнее, чем то, что с ней произошло, она изо всех сил держалась, чтобы не зарыдать, но сдалась. Градом покатившиеся по щекам горячие слёзы исказили лицо в уродливой гримасе скорбящего, полного горя и отчаяния человека. Обжигающие ручьи предали её: они ведь обещались, что она никому не расскажет о них, но у них всё равно хватило наглости прыгнуть на и так испорченную размазанными чернильными пятнами и неаккуратным почерком бумагу, оставляя на страницах свои круглые мокрые следы. Небрежно бросив почти до конца ощипанное перо, девушка закрыла лицо руками, и, оперевшись локтями о стол, зарыдала. Но не так, она хотела: громко и разрушительно, отчаянно, а бесшумно, ведь она знала, что не может позволить себе издать ни единого звука.
Одинокие