Не защитит дождя стена
от ядовитого упрёка.
Любовь… Всё это глупость, дым,
издержки юности фривольной.
И оттого, что нелюбим,
я ветром стал беспутным, вольным.
«На излёте последней надежды…»
На излёте последней надежды,
на излёте последней мечты
я такой же влюбленный, как прежде,
в эту жизнь, в этот лес и цветы.
Я такой же наивный и глупый,
верю в чушь – существует любовь.
Но твои ненадежные губы
будут нежно обманывать вновь.
И сквозь ложь, что живёт, не старея,
буду помнить, вини – не вини,
как аллея, в закате алея,
нам дарила счастливые дни.
О далёкие близкие встречи!
Не могли мы тогда разуметь:
даже вечность нисколько не вечна,
но об этом не стоит жалеть.
«Не надо, не плачь. Ведь над нами…»
Не надо, не плачь. Ведь над нами,
смотри стороною прошли
все тучи, которые снами
когда-то казаться могли.
Нам жизнь никогда не наскучит.
И мы веселее глядим
вослед уплывающим тучам
и верим, что всё впереди.
Что будет? Я знать не желаю!
Что было? Я знать не хочу!
Счастливо сейчас припадаю
во имя мгновенья – к плечу!
«Ночь —…»
Ночь —
стекло увеличительное:
растут, умножаются
неудачи,
страхи,
печали,
чужие победы,
свои поражения.
И только ведро
холодного утра,
опрокинутое на голову,
расставит всё
по своим местам.
«Горите мои тетради…»
Горите мои тетради…
Пламя щекочет ладонь.
Не честолюбия ради
я разжигаю огонь.
Словно сухие поленья,
потрескивают листы —
юношеские откровенья,
возвышенные мечты.
Смотрю на огонь с тревогой…
Чего я от жизни жду?
Я знаю, что я не Гоголь,
но рукопись тоже жгу.
«Опять идут дожди косые…»
Опять идут дожди косые,
а на душе – сплошь радиация.
Бог есть… Но только не в России.
Бог, к сожаленью, в эмиграции.
«Тридцать три… пора распять…»
Тридцать три… пора распять.
И не раз, раз пять.
А за что? За что найдут.
Находить – весёлый труд.
Так за что? Что за вопрос!
Там иуда, где Христос.
Предавать не надоест,
лишь бы были гвозди, крест.
«Воспоминаний суета…»
Воспоминаний суета
меня никак не отпускает,
упорно ночью зазывает
в почти забытые места.
И я мечусь, кричу во сне:
«Как