– С Кларой пришлось расстаться… а сейчас ты тут как тут…
– Может быть это судьба? – затейливо спросил маг.
Дэниел злонамеренно не верил в судьбу, но его нутро противоречило – наверное, так он пробивал большую брешь в доспехах своей души – притворствовал тому, что он не всегда был властен над собой и жизненными направлениями.
– Нет, просто непредсказуемая взаимосвязь, – отрицал он.
– Но признай, – ответил Льёван, и уводил разговор в более трепетное русло. – были славные времена! Никогда не забуду, как ты прятался только на кухне, чтобы найти повод своровать пирожок Клары. – Ловкий приём: взять и вспомнить что-нибудь смешное!
– Тебе это тоже нравилось. – доверчиво оправдывался юноша и добавил, улыбнувшись: «Вечно ты ей напоминал о моей хитрости. Она бы и не додумывалась…»
– Не могу не согласиться – посмеялся Льёван и замолчал.
Дэниел воспользовавшись случаем окончательно отбросил детскую обиду – теперь они свели счёты и вместе готовились отправиться в Ильверейн. Что могло быть лучше, чем быть рядом с человеком, который веял ощущением «отцовского покровительства» – это не иметь травмы одиночества. Он был не один, шёл на пути и пересекался с настоящими чувствами, а не воображаемыми или потаённо желаемыми. Внимания – этого не могла восполнить только Клара, и характер Дэниела считал, что этого всегда будет мало, ведь зацикленность на одной и той же значимости человека – злокачественная зависимость. С Льёваном страх пропадал и дал шанс хоть что-нибудь изменить.
Как декларировали рефлексивные наклонности, Дэниел встал на тропу, в которой тихим ходом переставал сравнивать себя с другими – анализировать или критиковать – иначе обращать взгляд в собственное отражение – настоящее и подлинное. Странно, но в его четырнадцатилетнем возрасте, когда каждый молодой человек имел или уже находил определенное жизненное направление, Дэниел сохранял «покачиваемость», состоявшая из двух взаимозаменяемых и противоборствующих элементов крайностей – капризности и покорности, инфантильности и ответственности, независимости и неуверенности – все они так или иначе не умаляли его принципа избегать неконтролируемого потока недостатков, и словно всегда твердили одно и тоже: «Спустись на землю и оглянись – с земли всё иначе выглядит, нежели на небесах. Где твоя разумность, где рациональность? Куда ты все бежишь, но остаёшься на месте… Очнись и взгляни: всё устроено по-другому, тебе лишь стоит это принять…» Где-то он опережал сознание взрослого, а где-то оставался брошенным на произвол «ребёнком», которому хотелось вернуть утраченное с годами чувства естественного хода не похищенного времени. – в этом