– Делала вид. Час уже или больше. – улыбается заспанно. – Интересна реакция на сонных людей. Не видел себя? Ох, ну и дурак. Знаешь, ты как…
Поворачиваешь голову к потолку. Снова и снова, опять и опять; возненавидеть бы ее, да пока не за что. Прогнать – так посчитает последним сухарем. Кому какое дело, Миш? Да, еще вчера так было; ведомое укрепило свои позиции, правда, переступив через ступень мнительности и отчаяния, где ведомому и было место.
– Когда пойдешь? – перебиваешь, все так же на нее не смотря. В уголке глаза чернеет маленькое пятнышко – наверное, пересмотрел на солнце несколько минут назад, повернув голову к голому окну. – У меня дела есть.
– Тебя же уволили.
– Дел это не отменяет; буду созидать.
– Выгоняешь? – с вызовом спросила она, чуть улыбнувшись. – Главное – не платить мне, я все пойму неправильно.
– Да брось, ничего же не было. – нахмурился он.
Она смотрит на тебя, прикидывая кое-что. Уже не улыбается – и с убийственной горечью произносит:
– Но мы спали вместе.
Сказать бы: «и что», – только вот язык не поворачивается. Да, символизм, чертов критический символизм – с ним нельзя спорить; ты попался на свою же удочку, вытянул большую рыбу, когда ловил мелких пескарей; сложно спорить с осознанием вашего двойного сна: четыре закрытых глаза, переплетение рук, тел, фраз… Да, спали. Да, обнимались. Обнаженная плоть ее тела касалась в ночи твоей плоти – два элемента паззла, связанных чем-то посильнее входящих друг в друга пазов. Но так уж это важно, если забыть на секунду о критике? Вряд ли; люди не придают этому никакого значения, почему-почему-почему ты придаешь этому значение, Аня? Потому что – женщина; потому что ты создана из подреберья и сон для тебя – обоюдное многозначительное действие, абсолют, свобода; потому что для твоего счастья ничего не нужно? Давай, Миша, поколись щетиной в ее плечи, ласково обними, представляя другую – и она будет помнить это как минимум до конца следующего дня, томно вздыхая. «Спали вместе» – заклинание, смысл, догматизм; закрепление и заучивание, смысл и даже определенная истина; Аня говорит, что только так узнается душа – и никак иначе; черт, она тоже рассуждает критически, Миш, не находишь?
Критика – увы и ах, сексу категорически противопоставлена; кантовский императив мог служить этому веским оправданием – но дело же было в ином, верно; Аня – женщина со своими потребностями, со своими непонятными желаниями – возводит сон в степень чего-то высокого, когда сон является просто сном; признайся, Миш, ты же не хочешь ее так, как ее может хотеть другой мужчина, тут дело вовсе в другом, существует лишь молчаливое «sorry, baby», – и ничего больше; вот твоя моногамность переходит в недовольство тобой, вот ты задумываешься, как было раньше. Ты другим был. Любил играть с волосами женщин (нет, одной только женщины) и вдыхать их невозможный запах. Любил улыбаться и нежно смотреть на ту часть тела, которую преданно