Старпом, на которого, видимо, подобная стихия абсолютно не действует, не ведая того, снова по спикеру повеселил экипаж, но в этот раз не патриотическими стихами, а лирической поэмой под названием «Письмо к любимой из далёкого Заполярья» – это он сам так её озаглавил перед чтением. Уже само слово «Заполярье» насторожило слушателей и заставило оторваться от каких бы то ни было дел, кроме, пожалуй, нашего начальника рейса, который привычно с головой ушёл в свои расчёты и ничего другого знать не желал. Я даже в какой-то степени стал уважать его за столь необыкновенное подвижничество, но и, глядя на него, ещё сильнее утвердился в мысли: настоящим учёным мне не быть никогда. Признаться, меня это не очень-то и расстраивало, так как живопись всё больше и больше захватывала меня в свои сети, и если раньше я даже не помышлял об этом, то теперь почти окончательно утвердился в этой мысли, всё чаще подумывая: а не поменять ли мне образ жизни в пользу живописи, и не служить, как говорится, «двум господам»… После своих завываний старпом долго оправдывался, что это произведение ещё «сырое», и он его «окончательно отполирует на берегу, а сейчас он отдаёт свой первоначальный вариант на суд слушателей и потом с удовольствием выслушает все замечания, «если, конечно, они будут по существу». Я же приведу здесь только несколько первых строк, которые успел судорожно записать, ибо потом стал хохотать как ненормальный, и в таком состоянии я уже ничего с собой поделать не мог.
Здравствуй, любимая Ганка!
Когда я из рейса вернуся,
Мы с тобой в ресторане закажем гуся.
Будем под гуся шампанское выпивать,
А потом у моря в обнимку гулять.
Я наведаюсь к тебе налегке.
Мы приляжем на тёплом песке.
Я буду тебе при луне свои стихи читать
И с суровой моряцкой страстью тебя целовать.
А потом голые по лунной дорожке поплывём,
И звёзды на нас будут падать дождём…
К сожалению, как он оказался в «Заполярье», я, по известной причине, прослушал, но старпом сам после прочтения поэмы признался, что слово «Заполярье» (в котором он никогда не был, так как у него, родившегося на юге нашей страны, оказывается, страшная аллергия на северный сырой холод, выражающаяся опуханием и покрыванием лица красной сыпью) пришло ему на ум исключительно из романтических чувств, да и больно уж хорошо рифмовалось с последующими словами.
Так что и в «ревущих сороковых» творческий пыл нашего пиита не ослабевает, наоборот, проявляет ещё большую фантазию и даже начинает блистать новыми гранями поэтического дара.
За мысом Доброй Надежды
А свою мечту – мыс Доброй Надежды – я, к сожалению, не