В центральном коридоре я снова обращаю внимание на засохшие пятна на обоях и задаю вопрос, который вертится на языке:
– Это что, кровь?
– Может быть.
Мы продолжаем идти.
– Что значит «может быть»? Как умерли хозяева?
– Я же уже рассказывал! – паренек разворачивается ко мне, взмахивая рукой, в которой держит крысу. Её длиннющий хвост шлепается о стену, как замерзший шнурок.
– Ты ж сказал, что Грыничкин убивал во сне.
– Слышь ты, – в Виталю возвращается гопник. – Хватит меня донимать тупыми вопросами. Может кто-то из них проснулся и попытался убежать.
– Это что, вопрос? – я тоже начинаю выходить из себя. – Кто здесь жил?
– Парочка одна с дочерью. Шапочники. Торговали шапками на рынке тут у нас.
Он говорит так, будто это проходная история, которая не стоит внимания. Но, несмотря на его равнодушный тон, я чувствую, что в воздухе витает страшная тайна.
– И вы сожгли их тела?
– Да, – паренек опускает глаза. – Сожгли…
– И теперь они призраки… – мрачно добавляю я.
– Все может быть.
– Надеюсь, вы были хорошими соседями?
Виталя смотрит на меня, как на бестолочь. В одной руке у него агонизирующая крыса, в другой монтировка и мы стоим в проходе в гостиную.
– Можешь не отвечать, – говорю я, почти уверенный в ответе.
В гостиной, куда мы заходим, пахнет электричеством и смертью. С потолка вместо лампочки свисает обрубок провода. Всю дальнюю стену вместе с окном закрывает серая от времени тюль, беспощадно заросшая паутиной. Включенный телевизор своим неровным черно-белым мерцанием хорошо освещает лишь голову куклы и диван. И от этого темные углы кажутся еще темнее.
До того, как ступить на ковер, Виталя останавливает меня:
– Что бы ты сейчас не увидел, постарайся не трухнуть и не натворить дел.
– Натворить дел? Ты о чем?
– О том, чтобы ты не потерял рассудок.
– Постараюсь держать себя в руках, – обещаю я и мы входим в гостиную.
Из-под кед, ступающих по толстому ковру, вздымаются клубы пыли. Словно миниатюрная песчаная буря, пыль летит в сторону странной магнитной воронки и там оживает в танце, подсвеченная лучами экрана. Мы делаем всего два шага к воронке и застываем в облаках пыли, скованные страхом и тяжелым предчувствием. Мы застываем еще и оттого, что теперь можем видеть изображение в телевизоре.
На экране мерцают черно-белые и почти статичные кадры ванной комнаты. В самой ванной, наполненной водой, сидит худой и лысый парнишка, чей возраст определить трудно. Ему может быть и двадцать и тридцать. Его руки вытянуты на белых эмалированных бортах. В вену на правой руке вставлена капельница. Трубка от неё свисает прямо с потолка, который нам не виден с этого ракурса. Зато мы видим изможденное лицо с открытыми серыми глазами, которые смотрят гипнотически прямо вперед. Под