Она кивает – разрезает воздух своей короткой челкой. И молчит.
– Знали его?
– Охраняла его.
Та-ак.
– Были его телохранительницей? Или такого слова не существует в женском роде и…
– Охраняла его в тюрьме, – перебивает она. – Я работаю в тюрьме, в Архангельске. Дежурю по коридору.
При этом она не все еще не бросает ни одного взгляда на меня. Будто с банковским терминалом болтаю.
– Тогда вдвойне странно, что вы решили прийти на его могилу.
– Хочу убедиться, что он умер, – флегматично заявляет девушка. Примерно с таким же равнодушием GPS-навигатор указывает вам маршрут.
«Хочу убедиться, что он умер». Ого.
– Он вам сделал что-то плохое?
– Мне? – ее черные брови-лезвия приподнимаются. – Нет, он другим сделал много плохого.
Девушка приподнимает ногу, впечатывает толстую подошву байкерского ботинка в оградку перед могилой, стирает грязь с подошвы, водя ею вверх-вниз. Она делает это бесцеремонно, явно показывая свое презрение к покойнику.
Все, что есть у мертвого, это его гроб, в котором он лежит, законная земля над ним и ограда вокруг его места погребения. И сейчас это стирание грязи об ограду его могилы выглядело надругательством: примерно таким же, как если бы она кинула выкуренную сигарету прямо на его могилу.
– Анна, – представляется она, впервые глядя на меня. Ее взгляд изучающий. – Можно просто Аня.
А потом Анна стреляет окурком в могилу Филимонова. Окурок навсегда теряется среди щедрых венков.
– Женя.
Она разглядывает меня, потом говорит:
– Не думала, что в таком возрасте люди могу работать сторожами где-то.
Строго говоря она и сама сторож, но живых душ.
Она осматривает меня без капли смущения. Если она говорит правду, и она действительно работает в тюрьме, то ничего удивительного: значит, она привыкла сканировать взглядом заключенных, давно забыв про стеснение. Взгляд-рентген должен быть ее профессиональной привычкой.
– Обстоятельства вынудили работать здесь. Но я не хочу рассказывать об этом прямо здесь.
Счастье. Счастье! Оно выхлестывается через меня! Эта девушка, Анна, тянет меня к себе невидимым магнитом. Рядом с ней, как и с отцом Валентином, я уверен, что мое проклятие забивается в самые далекие уголки мироздания, где живет все зло.
Это очень необычное чувство. Людям понадобится еще пара тысяч лет чтобы изобрести такие слова и примерно описать мое состояние в эти минуты.
Почему меня так тянет к ней?
– Что же за обстоятельства такие? – холодно спрашивает Анна, не отрывая глаз от могилы.
– Я же говорю, долго рассказывать.
– Я не спешу.
Это ее «я не спешу». Это заинтересованность во мне или просто попытка убить время?
Делаю еще один маневр уклонения:
– Как-то не очень хочется говорить об этом, стоя над могилой зека.
– Да по фиг на него, – безразличным