– Ну, довел! – пояснила Ксения. – Специально доводил ее до такого состояния, вот и довел!
– Кто тебе такое ляпнул?
– Девушка, которая работала до меня. А ей – другая, до этого.
– Понятно! А та ей до этого, и еще до того…
– Хватит господ хаять! – грозно вступился управляющий. – Болтать не о чем, так обязанностями займитесь! Или хотите другую работу?
Никто не ответил, и он, докурив, ушел. Ксения, проводив его презрительным взглядом, сплюнула:
– Сцепились все, как змеи; вот и обкусались ядами!
5
Нахмурившись, Ника рассматривала ноты и медленно двигала пальцами над клавишами – все по совету ее учительницы, молодой француженки мадмуазель Конте.
– Бетгховен совсем не сложьен, Николь, – говорила та с присущим акцентом. – Особенно это пгроизведенье.
– Простите… – Ника безвольно опустила руки. – Не могу настроиться…
– Давайтье я, – женщина медленно проиграла небольшой отрывок. – Слегдитье за моими пальцами, Николь, и смотгитье на ноты. Вот, – закончив, она отстранилась. – Тепгерь ви.
– Я не могу думать о Бетховене, мадмуазель Конте, – грустно выдохнув, сказала девочка.
– Погчему?
– С тех пор, как несколько дней назад умерла моя мама… – Ника, глядя на реакцию француженки, подавила злоехидный смешок.
– Каг таг? – удивленно спросила она. – Ваша мать умергла, Николь?..
– Да. Она хотела убить папу, но передумала, и вместо этого застрелила себя… – девочка притворно захлюпала носом.
– Мон дью! Николь, ви таг шутитье? Скажьите, что ви шутитье! – с ужасом в глазах спросила француженка. Девочка помотала головой. – Mon Dieu!1
– Папа вызвал доктора, чтобы ее труп осмотрели. А потом ее увезли в морг, – продолжила Ника. – Он поехал за ней. Как думаете – папа будет резать ее?
– Николь, это отвгатительно! – воскликнула мадмуазель Конте. – Прегратите немедленно!
Девочка, испытывая истинное наслаждение от страха глупой француженки, невинно спросила:
– А если мамочку закопают, возле нее оставят место для меня?
– Месье Кагпов! Месье Кагпов! – мадмуазель Конте вышла из гостиной, в поисках управляющего. – Месье Кагпов! Кде вашь телефьен?..
Добравшись до заветного аппарата, женщина дозвонилась до клиники Арцыбашева и очень долго, смешивая ломаный русский с французским, разговаривала с доктором.
– Все, Николь, я ухожью! – вернувшись после этого в гостиную, строго объявила француженка. – А тебе, маленьгкой хулигангке, дольжьно бить стидно! Очьень и очьень стидно!
Девочка, сидящая за фортепиано, недоуменно посмотрела на нее:
– А Бетховен, мадмуазель Конте? Я вроде начинаю запоминать.
Француженка все-таки ушла, и больше не появлялась в их доме. Арцыбашев, вернувшийся под вечер, не оставил это незамеченным:
– Вот зачем