Я носился с приятелями по грязной городской улице, когда мир моих фантазий разбился вдребезги.
– Принц помер, – сказал в тот туманный сырой день мой дружок Роб, шмыгнув носом.
Здоровяк Роб жил по соседству, в третьем доме от нас. Помню, что кончик вечно сопливого носа у него горел, как свеча, а щеки были усеяны прыщами.
– Что? – пораженно спросил я, забыв ударить по мячу.
– Говорю же тебе, он Богу душу отдал. Новый принц…
Воспользовавшись моим замешательством, Роб ловко завладел кожаным мячом.
– Что? Что? – Уже не обращая внимания на игру, я бежал за приятелем, тупо повторяя одно и то же.
– Да помер принц! В чем дело? Ты оглох, что ли?
Крепкие ноги Роба завязли в грязи, и, остановившись, он недовольно глянул на меня. Я заметил, как припухли его обмороженные руки. На пальцах краснели трещинки.
– Почему?
– Почему? – передразнил он меня с заслуженным презрением. – Потому что Господь так захотел. Дурачина!
Он с силой бросил в меня мяч, и я задохнулся, получив удар в солнечное сплетение.
Ответ Роба прозвучал жутко. Много позже я узнал, что такое объяснение долго не давало покоя королю.
Король не поскупился и устроил сыну поистине роскошные похороны. На освещение одного только похоронного катафалка пошло огромное количество свечей. Принц Генрих в возрасте пятидесяти двух дней от роду упокоился в Вестминстерском аббатстве – там, где еще совсем недавно слышались возбужденные крики тех, кто смотрел на устроенные в честь наследника праздничные рыцарские турниры.
Странно, что Гарри описывает смерть первенца с почти римским стоицизмом, словно в смятении перенес мифологическое настроение на событие, произошедшее в действительности. Это было совершенно не похоже на него, обычно столь бурно выражавшего возмущение.
19
Генрих VIII:
На следующее утро я и думать забыл о необузданности людей и меня абсолютно не волновало то, как они поступят с обрывками моей одежды. Ибо мне пришлось заниматься устройством похорон – в то самое время, когда мы разыгрывали миф о древнегреческом герое, принц Генрих умер в своей колыбели. Мой Геракл не сумел победить змей (их послала вовсе не языческая Юнона, а кто-то другой), которые покусились на его жизнь.
Если бы он остался жить, то ныне ему исполнилось бы тридцать пять лет.
Именно тогда в наших с Екатериной отношениях возникла трещина. Ее горе вылилось в смирение и обреченность, полную покорность воле Господа. Она посвятила все свое время строгим молитвам и многочисленным религиозным обрядам, приобщилась к той ветви францисканского ордена, что проповедует умерщвление плоти всем своим приверженцам. Это обязывало носить под одеждой грубое рубище, терзающее тело, соблюдать строгие посты и часами молиться. Апологеты ордена жили «в миру», хотя их дух обитал уже в высших сферах.
Я