Илико долго сидел молча, не двигаясь, понурив голову. Потом заговорил тихо, словно про себя:
– Илларион Шеварднадзе, победил-таки ты меня? Осрамил на весь свет! Заставил вырыть два колодца из-за этой вот дряни? – Он пнул ногой горшок. – Что ж, твоя взяла! Пусть будет так!.. Знаю я, сидишь ты теперь где-то в кустах и ржешь, как жеребец… Сиди, сиди, так-то для тебя будет лучше! Покажешься – убью! Зарежу!.. А где этот ублюдок Зурикела? С тобой, конечно! Где же еще быть ему!.. Впрочем, ты тут ни при чем… Я сам, старый болван, виноват во всем!.. Нашел кладовладельца – своего нищего отца!.. О, разбить бы этот горшок о ваши подлые головы, а потом и умереть не жалко!.. Отойду немного, тогда и приходите, насладитесь победой, а до этого не смейте показываться! Прикончу обоих! Не вас, так себя убью, избавьте от греха!..
Илико встал и направился к дому. Вдруг он повернулся к укрывавшим нас кустам и сказал:
– Завтра утром, с восходом солнца, жду вас в винограднике! Попробуйте только опоздать, бездельники!
Мы выбрались из своей засады, взялись за заступы и до самого утра копали землю в винограднике нашего милого ворчуна Илико.
Пакизо
У меня, бабушки, Илико и Иллариона есть одна общая корова. Зовут ее Пакизо[42]. Пакизо – ровесница бабушки. Ну, если не бабушки, то Илико, во всяком случае. Вот уже пять лет, как Пакизо упорно отказывается от выполнения своих материнских функций. Как только мы ее ни кормили, чем только ни поили, какими только лекарствами ни пичкали – ничего не помогло: Пакизо не желала стать продолжательницей своего рода. Однако, несмотря на это, она доилась, и мы простили ей отсутствие материнских чувств. Согласно правилам компаньонства, Пакизо по очереди жила то у нас, то у Илико, то у Иллариона. Она одинаково любила и уважала всех своих хозяев и одинаково голодала у каждого из них. Это была на редкость рассеянная корова. Она охотно заходила в любой двор, где только видела раскрытые ворота; безропотно позволяла подоить себя каждому, кто только подходил к ней с подойником.
Этим летом Пакизо совсем отбилась от рук. Она перестала доиться, потеряла аппетит, похудела и, что самое главное, стала ужасно забывчивой: с трудом различала она бабушку, Илико и Иллариона, а меня и вовсе не узнавала. Одним словом, отжила свой век корова, поседела даже. Сначала мы пытались подарить ее друг другу, но, убедившись, что ничего не получается, собрались у нас за круглым столом на совещание.
– Всему есть предел, – начала бабушка, – в том числе и коровьей жизни! Что теперь делать, как с ней поступить?
– Продадим, – сказал Илларион.
– Что, кости? Это тебе не слоновая кость, – сказал Илико.
– Почему