– Ничего себе вопрос труженика искусства! Луначарский – нарком просвещения.
– Он?! – изумляется Лёдя. – Конечно, знаю! Но я не предполагал, что он… и тут…
– А тут еще и Всеволод Мейерхольд, – продолжает глядеть в щелку Гутман.
– И Мейерхольда, конечно, знаю! Говорят, его театр ни на что не похож…
В глазах у Гутмана снова пляшут веселые чертики:
– Лёдя, ты будешь режиссером из Лондона! Сева – англоман и помешан на английском театре!
– Но я не знаю английского языка…
– Зато у тебя практически английский френч!
Лёдя пытается еще что-то возразить, но Гутман подхватывает под руки его и жену и входит в комнату, где стоит наряженная елка. Гости здороваются. В ответ – гул приветствий. Гутман объявляет, что у него сюрприз: приехал к нему из Англии режиссер Лайонел Уотс, и он его сразу – сюда в гости.
Гутман подталкивает Лёдю, и тому не остается ничего иного, как поздороваться. Лёдя с трудом выдавливает что-то вроде «гуд морнинг». Среди гостей – некоторое замешательство. Гутман выкручивается, объясняя, что Лайонел Уотс только что прибыл из Лондона и еще путается во времени, а хотел он сказать «гуд ивнинг», конечно, «ивнинг».
Луначарский выдает Лёде длинную приветственную фразу на английском. Лёдя церемонно кланяется. Гутман быстренько изолирует его от Луначарского, усаживая рядом с Мейерхольдом. И великий экспериментатор театра начинает без церемоний:
– У меня давно зреет идея сотрудничества с английским театром. Как вы относитесь к этой мысли?
Лёдя светски кивает, изображая непонимание.
– Ну, как бы это сказать, – пытается объяснить Мейерхольд. – Ну, сотрудничество, дружба… Фрэндшип!
– О, фрэндшип! – оживляется Лёдя. – Йес!
– Йес, йес! – радуется Мейрехольд. – Так вот, я предлагаю…
Но тут, по счастью, вмешивается Луначарский:
– Всеволод Эмильевич, позвольте все-таки мне закончить свою мысль!
Он с жаром излагает начатую ранее теорию, что греки, когда строили гигантские театры на десятки тысяч зрителей, использовали искусство как воспитательный элемент, и посещение было бесплатным для всех, а вот некоторые наши театральные деятели боятся, что если публика станет платить за спектакли, то она потребует: «Дай-ка ты мне легкомысленную оперетку!»
Экзальтированные хозяева аплодируют. А Гутман возражает:
– Но мы пытаемся все совмещать. Иначе на что прикажете строить эти социально-политические театры и платить зарплаты за формальные изыски?
Мейерхольд не выдерживает и требует, чтобы Луначарский перевел англичанину, что у него есть замечательная идея англо-советской постановки Шекспира. Луначарский излагает Лёде предложение Мейерхольда по-английски. Лёдя слушает с глубокомысленным видом, ловит восхищенный взгляд Гутмана и опять роняет короткое:
– Йес.
– Йес! – радуется Мейерхольд. – Я сразу почуял единомышленника! А спросите, какие выразительные средства он предпочитает – традиционные или авангардные?
Луначарский формулирует