– Ты принимаешь таблетки? – спросила она ненавязчиво, затягиваясь в рассеивающееся небо. Миша картинно повёл ключицей, которую так и не смог прикрыть полиэстер, и плечом от самой шеи:
– Не-а. Не смотри так, мой рецепт истёк, а за новым я ещё не ходил, – поспешил пояснить на вскинутую бровь, каждый слог сопровождался клубом дыма, почти беспокойно, но в беспокойстве не нашлось потаённой задушенной паники, это было, скорее, естественное его состояние. – Вообще, я думаю, что и без них неплохо справляюсь. Атаки происходят гораздо реже по сравнению с тем, что было весной.
– А снотворное?
– От него тоже откажусь. Скоро.
– Тогда откажись от сигарет тоже, – выпалила она в ответ, внутренне всё больше поражаясь тону их разговора, выхватывая взглядом тонкие пальцы – Миша недовольно и удивлённо вместе с тем убрал горящий кончик ото рта – а затем и глаза его, словно солнечного зайчика, отражённого в окуляре; клякса света намочила подводку, подогрев хрусталик и роговицу, заглотила внутренности.
– Вот как ты со мной, да? – и он затянулся сам: – Может, услуга за услугу? И я брошу все вредные привычки, если только ты вернёшься на танцы.
– Серьёзно?
Коктейль удивления и горечи, не поместившийся в выразительную интонацию, пришлось дополнить вздёргиванием бровей, которые Миша встретил приступом смеха и которые на мгновение попытались пересечься над переносицей.
– Абсолютно, – сквозь глотки смешков проговорил он. – Я никогда не видел тебя настолько… переполненной надеждой. С тебя танцы, с меня борьба с зависимостью. С зависимостями, – и сосредоточился на том, чтобы смахнуть с кончика сигареты излишек пепла, не обжигая палец. – У меня кровообращение перезапускается только от того, что я говорю это.
– Типа… абсолютно серьёзно?..
– Типа абсолю-ю-ютно! – протянул голосом, похожим на тот, с каким пальцами выделывал сердечки во время праздничных тостов для чужих семейных праздников и церемоний. – Ты похожа на щенка, – и, снова рассмеявшись, приобнял Уэйн, подставив руку с уже возрождёнными кольцами и браслетами-цепями белоснежному акрилу, и зажмурился, не скрывая внезапного умиления; у него блестело платиной и янтарём на веках – пугающе. И он погладил её по голове в её же манере: – Глать-глать.
В теноре дождя звенел в подвесках снежный обсидиан. Миша очень любил этот камень, подумала Уэйн невпопад. Он иногда тоже мечтал стать невидимкой: тем, у кого отберут имя и документы, – но оставался чем-то сродни главной дорожной артерии столицы с пробками в шесть рядов. Там, откуда он родом, было много невидимых людей. А кошки-бездомыши, которых они подкармливали