Из потока людей, проходивших по Невскому, вынырнула миловидная, коротко стриженая девушка в лёгком платье, с этюдником на плече. Она поставила его на асфальт, поцеловала Макса в губы – она здоровалась так со всеми, кого хоть сколько-нибудь знала – и сказала:
– Привет, Макс!
Присела рядом с ним, достала из пачки с непонятной надписью тонкую палочку благовония, воткнула её в подставку-лодочку и щёлкнула зажигалкой. Закрепила чистый лист на планшете и стала рисовать. Дым вился струйками, сворачивался в кольца; они летели, цеплялись за одежду, переплетались и рассеивались в нескольких метрах от неё. Макс посматривал то на девушку, то на фасад Театра Комедии, быстро выраставший на бумаге под её карандашом. Лёгкие фиолетовые сумерки, опускавшиеся на Невский, придавали необъяснимую загадочность профилю хорошенькой художницы и её рисунку.
Приятный трёп, странный чужой запах сладковатого дыма и духов, тёплый вечер, необычные люди вокруг – всё это опьяняло и наполняло ничегонеделание великим смыслом, превращая его в недеяние, в гармоничное слияние, в мирное сосуществование на небольшом пятачке очень различных образов жизни.
Художники рисовали, трое панков с огненно-рыжими ирокезами на головах пели под гитару, сидя прямо на асфальте, Макс с улыбкой на безмятежном лице погрузился в свою медитацию недеяния, а двое немолодых длинноволосых мужчин о чём-то горячо спорили, держа в руках стаканчики с кофе.
Прохожие, на мгновение словно просыпаясь, с удивлением глядели на этот цветной островок в серой реке, но отводили взгляд – и тут же забывали про него и возвращались к своим тяжелым чёрно-белым мыслям.
Это продолжалось часа два. А с приближением ночи поток, идущий по Невскому, стал иссякать. Разделился на несколько мелких ручейков, которые понемногу разбились на одиночные капли, – возвращающиеся домой из театров и ресторанов парочки, ночных туристов, гуляющих студентов и тусовщиков.
Время художников закончилось. Ушла юная рисовальщица, что-то написав перед уходом Максу на троллейбусном билете. Снялись с места, зачехлив гитару, панки. Ушёл, махнув рукой на прощание, седой художник. Наступила ночь, сад почти опустел, а Невский в очередной раз преобразился.
Покачиваясь и поигрывая мышцами, прошёл на автопилоте бритоголовый качок в открытой майке. Он недобро посмотрел на Макса, что-то буркнул и плюхнулся на скамейку у остановки. Двое нарочито грязных нищих шумно ссорились, звеня мелочью и раскладывая на скамейке бумажные, на удивление крупные купюры.
А на бетонном основании ограды сада пристроились двое упитанных и гладких мужчин в чёрных костюмах с бабочками.
Бармены, а может, официанты, – решил Макс.
Один из них, с усами, похожий на раскормленного кота, достал бутылку водки и налил себе и своему компаньону. Они выпили, поговорили, налили и выпили по второй. Максу